С аме­рикан­цами прик­лючи­лась очень несправедливая история

Основатель Института развития семейного устройства Людмила Петрановская – о реактивном расстройстве привязанности, отчаявшихся приемных родителях и ситуации в российских детдомах.

— Многим российским сиротам, погибшим или пострадавшим в США, американские врачи поставили диагноз «реактивное расстройство привязанности» (RAD, РАД). Ставят ли его детям в России?

— Расстройство привязанности есть у подавляющего большинства детей, оставшихся без родителей. Особенно у тех, кто в детдоме «с нуля», и тех, кто оказался там, пережив жестокое обращение со стороны родителей. Но диагноз РАД у нас, к счастью, пока не ставят. К счастью — потому что под этим нет никакой научной базы, никакой школы. И если, упаси бог, начнут, то случится катастрофа, потому что этот диагноз немедленно станут использовать для того, чтобы целые категории детей называть не подлежащими семейному устройству. Зачем, мол, такому семья, ему и в детском доме хорошо. Тем более что поведением детей это подтверждается. Есть такой вид расстройства привязанности, при котором во внутреннем мире ребенка вообще нет места родителям. Представьте: дети лежат в манежах, перед ними, как в калейдоскопе, мелькают воспитатели, няньки, медсестры. Постоянны в их жизни только манеж и сверстники. А поскольку у каждого ребенка есть врожденная потребность в создании привязанности, она перемещается самым причудливым образом. Я знала маму, чья приемная дочь испытывала привязанность к белому халату. После того как девочку принесли домой из детдома, она практически непрерывно кричала в течение нескольких недель, пока мама случайно не подошла к ней в белой блузке. Только тогда ребенок оживился и отреагировал на маму как надо. Другой пример. В детских домах и приютах устанавливают большие плазменные панели, купленные спонсорами, персоналу удобно — врубил, и дети при деле. И единственной женщиной, которая смотрит ребенку в глаза и широко улыбается, оказывается тетенька из рекламы. Такой ребенок орет при виде живой мамы и успокаивается только тогда, когда ему включают рекламу.

— Но все же реактивное расстройство привязанности формируется не у всякого ребенка, побывавшего в детском доме?

— Разумеется. И учреждения бывают разные — есть ужасные, есть более человечные, и у детей разные истории, разные способности к преодолению жизненных трудностей, разная устойчивость нервной системы. Есть такие дети, которых ничем не возьмешь, и они через все испытания проходят невредимыми. А есть такие, которым много не надо — их сразу сминает.

— Что вы думаете о кризисе с американским усыновлением?
— С американцами, на мой взгляд, приключилась очень несправедливая история. Расстройство привязанности у детей, которых они усыновляли, вызвано нашей системой, а не американской. И когда ребенка с этим расстройством отдают американцам и удивляются, почему они с ним не справляются, это просто нехорошо. Наши приемные родители тоже ведь на стенку лезут. Ребенок с расстройством привязанности, которое, по сути, представляет собой искаженную картину мира — это не безнадежно, но очень тяжело. В Америке таких детей практически нет, потому что нет учреждений, где ребенка, оставшегося без семьи, содержат на постоянной основе. Вот почему даже их психологи теряются, когда сталкиваются с РАДом, вызыванным нашей системой депривации. Что уж говорить о приемных родителях. Они начинают с того, что пытаются этого ребенка любить. Они, в принципе, готовы к тому, что ребенок будет с плохими манерами, с истериками, агрессией — то есть к тому, чего можно ожидать от ребенка травмированного. Ведь травмированные дети есть везде, в самой благополучной стране. Но тут вдруг выясняется, что они для него просто не существуют или существуют как источник опасности. И он либо «закрывается», либо старается подчинить их своей воле, потому что ему очень страшно. С такими детьми полчаса наедине провести сложно, а постоянная ответственность за них опустошает и истощает взрослого человека. Вот почему некоторые из приемных родителей приходят в отчаяние и «слетают с катушек».

— Какой, на ваш взгляд, могла бы быть адекватная реакция российских властей на информацию о гибели наших детей в США?
— Адекватная реакция могла бы быть такой: если мы видим повторяющееся явление, мы его должны компетентно проанализировать и понять причины, по которым оно повторяется. Для начала надо было бы отбросить простые идеи вроде той, что «все америкосы — бездуховное быдло». Потом обратить внимание на то, что дети испытывают депривацию. Через депривацию выйти на условия содержания детей в наших учреждениях и начать наконец реформу этих учреждений. Контролем этот вопрос не решить. Вы можете сегодня прийти в семью и увидеть, что родители с ребенком вместе делают уроки. А завтра этого ребенка убьют. До реформы надо было бы предложить американским агентствам по усыновлению дополнительную подготовку родителей по теме расстройства привязанности. Но, с другой стороны, кто у нас профессионально владеет этой темой?..

— А как вы относитесь к «терапии привязанности»?
— Я, мягко говоря, не в восторге от учебных пособий на эту тему. Читаешь и думаешь: замени ребенка на собачку, и, в общем, мало что изменится. Вообще ребенку, конечно же, легче восстановить картинку привязанности, когда у родителя ярко выражена позиция властной заботы. Он как бы накрывает матрицу ребенка своей матрицей и форматирует ее. Охотно верю, что у Нэнси Томас хорошие результаты. Но все люди разные. И когда родитель, которому терапевт сказал держать границы в общении с ребенком, начинает голосом, срывающимся на визг, утверждать свой авторитет, начинаются те самые ужасы. Как у любого метода, у этой терапии есть свои плюсы и минусы.

— В некоторых случаях американские приемные родители и сами, похоже, были сложными — мягко говоря — в психологическом плане людьми. Дети умирали от истощения, потому что их ограничивали в еде, от переохлаждения, потому что их запирали в неотапливаемом подвале, их забивали насмерть, держали в клетках…
— Конечно, возможна ситуация, когда травма ребенка резонирует с травмой родителя. Но это только часть истории. В наших детских учреждениях пренебрежение (книжки не читают, с ложечки не кормят) часто доходит до стадии жестокого обращения. Не со зла, а просто потому, что конвейер, некогда возиться. Могут и накормить через рвоту, и помыть ледяной водой, и так далее.

— У нас, помнится, и в детских садах иногда через рвоту кормили…
— Ну сейчас-то вроде бы родители за этим следят и готовы, если что, права ребенка, нарушаемые в детском саду или школе, отстаивать. А в детдоме кто заступится? И ребенок с этим живет. А когда его усыновляют, он начинает провоцировать родителя на ту единственную модель поведения взрослого, которая в его, ребенка, картине мира является нормальной. Я всегда говорю приемным родителям: детей бить нельзя, даже если они будут вас провоцировать. И хорошие, очень хорошие люди мне отвечают: да никогда в жизни, своих оболтусов вырастил, ни разу пальцем не тронул — неужели сироту стану бить? Я давно работаю и в таких случаях уже не переубеждаю, а просто говорю: ладно, если что — звоните. И через какое-то время этот человек звонит или приходит ко мне со слезами на глазах и говорит: «Я чувствую в себе зверя. Я не то что побить, я убить его хочу». Зверь-то в каждом из нас есть. У большинства он просто дремлет, и пока нашего ребенка не начнут насиловать у нас на глазах, мы можем и не узнать, что в нас этот зверь живет. А дети, которые испытали на себе жестокое обращение в детском доме, виртуозно, словно факиры, умеют этого зверя выманивать. И для взрослого человека это, конечно, шок — как же так, неужели я такая сволочь, неужели я способен на такое?

— И как же с этим быть?
— В такой ситуации очень важно сопровождение. Человек же не станет звонить в опеку, людям, которым перед усыновлением доказывал, что он не верблюд, и говорить: «Что мне делать, я хочу его убить». Там же скажут: «О чем же вы думали, когда брали ребенка?» или «Ну раз так, то отдавайте ребенка обратно». У человека должно быть место, куда он сможет прийти и рассказать о своей проблеме. Должны быть люди, которые этому человеку помогут.

— А как вы помогаете таким родителям?
— Основную работу делают они сами. Нарушенную привязанность можно вылечить только хорошей привязанностью, ничем иным. Моя задача — поддерживать родителя, не давать ему доходить до «измененных состояний сознания». У него наступает очень сильное истощение, он начинает искаженно воспринимать реальность. Он не замечает, что ребенок начал к нему приходить, если упал. Не видит, что ребенок, засыпая, уже не бьется головой о стенку. Он постоянно сравнивает происходящее с воображаемой картинкой нормы, а до нормы еще очень много лет. И моя задача — показывать родителям, что процесс идет, что если ребенок будит в них зверя, это не означает, что они «сволочи», и так далее. Есть дети, которые сразу с благодарностью откликаются на любовь приемных родителей, но дети с РАД — это история на годы терпения. У родителей ведь и суицидальные мысли бывают — побить ребенка не могу, отдать не могу, умереть бы и забыть это все. Эти люди делают совершенно фантастическую работу, с них надо пылинки сдувать. У нас этого, увы, не понимают и не ценят.

— Сейчас много споров о том, где сиротам приходится хуже – в российских или американских приемных семьях. А то, что происходит в наших детских домах, остается за кадром…
— Вот чего мы действительно не знаем, так это статистики происшествий в наших детских учреждениях. Я 12 лет работаю — и не знаю. Никто не знает ни смертности в домах ребенка, ни статистики случаев насилия в детских домах.

— Такие случаи время от времени всплывают в СМИ.
— А до меня они доходят через приемных родителей. Дело в том, что дети, попадая в приемные семьи, через какое-то время начинают воспроизводить свой страшный опыт в разговорах, в играх, в обращении с животными. Восьмилетний мальчик имитирует оральное изнасилование, папа с мамой приходят в ужас, а он им: «А что такого? Это обыкновенный секс, все так делают». И таких случаев много. Поэтому когда я слышу все эти разговоры об ужасах американского усыновления, я думаю: господи, чья бы корова мычала. А Павел Астахов ездит по детским домам и лазит по тумбочкам со словами: «Если найду “Плейбой” или карты — уволю директора». Видимо, в его представлении карты — это самое ужасное, что может случиться в жизни детдомовца.

— Как вы относитесь к мерам, которые принимаются сейчас российским правительством для поддержки детей-сирот и усыновителей?
— Пока это больше похоже на пиар. Написали красивые цифры — единовременное пособие 100 тысяч рублей. Но всем же понятно, что на эти деньги инвалида не вытянешь. Это приведет лишь к ухудшению мнения окружающих об усыновителях: на деньги позарился, на сироте загреб. Есть одно полезное нововведение — увеличили срок действия справок с трех до шести месяцев.

— Но еще ведь и справки о состоянии жилплощади отменили…
— …Которые сами же два года назад и ввели неизвестно зачем. Метод известный: возьмите в избу козла, выгоните из избы козла.

— Вице-премьер Ольга Голодец, которая отвечает в правительстве за реализацию президентского указа о сиротах, заявила о том, что в России на 130 тыс. сирот приходится лишь 20 тыс. семей, желающих усыновить ребенка. Почему так мало, как вы считаете?
— Во-первых, усыновление — лишь одна из форм устройства детей в семью. И на усыновление у нас уходит меньшинство сирот, подавляющее большинство устраивается по другим формам — опека, родственная опека, приемная семья. Кроме того, часть тех, кто изъявил желание стать усыновителем, на самом деле никогда никого не усыновит. Они придумали себе здорового голубоглазого младенца, дочку профессора и балерины, погибших в автокатастрофе, а таких детей в учреждениях нет. Одним словом, цифры вице-премьера содержат в себе ноль бит информации. Нас должны интересовать люди, которые готовы рассматривать в той или иной форме прием ребенка в семью. И таких людей много. Но возникает другой вопрос: допустим, эти люди хотят взять ребенка в семью. Что дальше? Для того чтобы их абстрактное желание воплотилось в устройство конкретного ребенка, должна быть инфраструктура. Они должны приходить не в опеку, а к людям, чья основная работа — семейное устройство. К сожалению, службы сопровождения, которые начали было создаваться, были уничтожены в 2008 году.

— Почему это произошло?
— Потому что депутаты Лахова и Крашенинников продавили вариант закона «Об опеке и попечительстве», по которому патронатное воспитание перестало быть самостоятельной формой устройства ребенка в семью, а стало одним из вариантов опеки. В результате практически по всей стране патронатные службы, обеспечивавшие сопровождение семей и позволявшие готовить соответствующие кадры, были разогнаны. К счастью, эти кадры у нас до сих пор остались, просто ушли из уничтоженных служб в смежные структуры.

— Можно ли решить проблему сирот в России за 5-7 лет, как говорит Павел Астахов?
— Смотря при каких условиях. Я знаю опыт Украины, где была примерно такая же ситуация с сиротами, как у нас. После «оранжевой революции» 2004 года многое осталось по-прежнему, и люди были разочарованы, но вот наша сфера изменилась кардинально. Они убрали пиарщиков и функционеров и заменили их практиками. Сиротами занималась Людмила Волынец (в настоящее время — руководитель управления обеспечения деятельности уполномоченного президента Украины по правам ребенка. — «За рубежом»). Что-то она успела, что-то нет, но за пять лет число сирот в учреждениях сократилось вдвое. У них в каждом районе есть школы приемных родителей и службы сопровождения семей с приемными детьми. Да, они жалуются на нехватку денег и недостаточно высокий уровень специалистов. Но сеть есть, и ее можно улучшать. Решение проблемы возможно только за счет профессиональной замещающей заботы. Это работа на дому по выращиванию ребенка. За деньги. Потому что работать в этой ситуации обычно невозможно, даже если в семью устроен не инвалид. В принципе за 5-7 лет возможно сделать многое. Но пока этим вопросом у нас будут заниматься Лахова и Астахов — нет, я не верю в кардинальное изменение ситуации.

Беседовал: Илья Борисенко

Информация к размышлению: «мягкие» приговоры

Действительно ли приговоры американским родителям, причастным к гибели приемных детей из России, были неоправданно мягкими? Приглядимся к «подозрительным» судебным решениям внимательнее, попытаемся понять, складываются ли они в систему, и сравним их с решениями российского правосудия в похожих случаях.
Начнем с дела Димы Яковлева (в Америке его звали Чейзом Харрисоном), именем которого неофициально назван Федеральный закон №272.
Напомним, приемный отец, Майлз Харрисон, считая, что по дороге на работу завез Диму в детский сад, на самом деле забыл его в машине, оставленной на стоянке около офиса. Стояла жара, и через несколько часов пристегнутый к автокреслу ребенок фактически испекся заживо. Майлз Харрисон предстал перед судом, но был оправдан и не понес никакого наказания. Дело это подробно разобрано в статье Джина Вайнгартена «Смертельная рассеянность» («Fatal Distraction»), опубликованной в феврале 2009 года в Washington Post (за этот материал автор получил Пулитцеровскую премию). Вайнгартен весьма убедительно доказывает, что никакого предвзятого отношения к мальчику из России у судьи не было: в тот же день точно так же был забыт в машине и умер такой же ужасной смертью родной, не приемный сын другого американца, и отца даже к суду не стали привлекать.
Это специфическая американская трагедия: в год, по данным журналиста, в США гибнет 15-20 забытых в машинах детей (по другим данным, их число доходит до 40). Судьи принимают решения в зависимости от обстоятельств: одно дело, когда человек регулярно оставляет детей в автомобиле, используя машину как заменитель детского сада (был и такой случай), другое – когда с ним случается некое затмение, как с Майлзом Харрисоном. Эмоциональное отношение общественности к этим трагедиям примерно одинаково что в России, что в Америке: многие предлагают запереть «забывчивых» родителей в машинах, чтобы они испытали то же, что испытали перед смертью их несчастные дети. В статье Вайнгартена этот феномен объясняется просто: люди не могут поверить, что это может произойти и с ними. А ведь случай с Димой Яковлевым, по сути, мало чем отличается от случаев, когда дети выпадают из окон, тонут в ваннах, обвариваются кипятком, погибают от ударов током. Это несчастные случаи, в которых всегда можно обвинить родителей – недосмотрели, не смогли предотвратить.
Как подобные дела разбираются в России? Например, так. Осенью прошлого года жительница Белгорода посадила своего годовалого сына в ванну, включила воду, закрыла пробкой отверстие для слива воды и ушла заниматься домашними делами. Когда ванна наполнилась водой, ребенок захлебнулся. Смягчающие обстоятельства: раскаяние, наличие другого малолетнего ребенка, беременность. Приговор суда: причинение смерти по неосторожности, штраф 10 тыс. рублей.
Или так. В августе 2012 года жительница Иркутска, раздавила во сне свою новорожденную дочь, от полученных травм ребенок скончался. Следствие не исключало версию умышленного убийства, но она не подтвердилась. Смягчающие обстоятельства: раскаяние, наличие пятерых несовершеннолетних детей. Приговор суда: причинение смерти по неосторожности, 6 месяцев исправительных работ.
Возьмем другое громкое дело — убийство Вани Скоробогатова (Натаниела Крейвера). В 2003 году супруги Майкл и Нанетт Крейвер из поселка Кэрролл (штат Пенсильвания) усыновили близнецов Ваню и Дашу Скоробогатовых в Троицке (Челябинская область). В 2009 году Ваня, которому к тому времени исполнилось семь, погиб. Патологоанатом Уэйн Росс, проводивший вскрытие, зафиксировал на теле мальчика около 80 повреждений. Причинами смерти были названы черепно-мозговая травма и крайняя степень истощения. Во время суда, проходившего в графстве Йорк, сторона обвинения изначально собиралась требовать для Крейверов смертной казни. Крейверы же заявили, что ребенок страдал синдромом пьяного зачатия, реактивным расстройством привязанности и склонностью к членовредительству. Одним из ключевых моментов разбирательства стали показания доктора Росса, который не смог с уверенностью исключить предположение, что травмы Ваня нанес себе сам.
В ходе процесса под напором адвокатов прокуроры постепенно отступали и в итоге добились лишь признания супругов виновными в непредумышленном убийстве. К моменту вынесения приговора (сентябрь 2011 года) Крейверы уже отсидели в тюрьме 19 месяцев, и судья в полном соответствии с законом принял решение выпустить их под залог в $50 тыс. Они были лишены родительских прав на Дашу — ее забрала к себе одна из родственниц супругов.
Заместитель окружного прокурора Тим Баркер прокомментировал вердикт присяжных так: «…Он означает, что Майкл и Нанетт Крейвер навсегда останутся убийцами своего сына Натаниела. Мы защитили светлую память ребенка и доказали, что он не сам забил себя до смерти».
Еще один «мягкий» приговор был вынесен по делу об убийстве Никиты Хорьякова (Закари Хигьера), двухлетнего мальчика, усыновленного в Оренбурге. Причина его смерти — черепно-мозговые травмы, несовместимые с жизнью. Приемная мать мальчика, жительница штата Массачусетс Наташа Хигьер, сначала утверждала, что Никита выпал из кроватки. Однако впоследствии призналась в том, что в приступе гнева подбросила ребенка и он, падая, ударился о журнальный столик. За это ей дали 2,5 года тюрьмы, из которых полтора — отложенных, с испытательным сроком на 4 года.
Наконец, два судебных решения, вызывающих очень серьезные сомнения. Первое было вынесено по делу Брайана Дикстры, жителя штата Айова, обвинявшегося в убийстве своего приемного сына Айзека (в России мальчика звали Илья Каргинцев). Малыш, которому не было и двух лет, в августе 2005 года поступил в больницу с тяжелейшей черепно-мозговой травмой и спустя сутки умер. Отец заявил полиции, что Илья за три дня до этого упал с лестницы, но полученные им повреждения не выглядели серьезными. И лишь когда ребенку стало плохо, Дикстра якобы испугался и решил обратиться за медицинской помощью. Однако врачи, осматривавшие мальчика, усомнились в его версии. По их мнению, падение с лестницы действительно было, только вот травму, которая привела к смерти, Илья получил в тот самый день, когда его привезли в больницу. Расследование продолжалось три года, и Дикстра был арестован лишь в 2008 году (впрочем, его тут же выпустили под залог, и суда он дожидался на свободе).
Каким образом адвокатам удалось развалить дело, из сообщений американских СМИ неясно. Известно лишь, что основным аргументом защиты были положительные характеристики обвиняемого (любящий и заботливый отец, никто не видел, чтобы он бил ребенка, он не способен на убийство и т. д.), а кроме того, как и в деле Крейверов, судмедэксперт штата не смог определить, была ли смерть Ильи насильственной или стала результатом несчастного случая. Возможно, на отношение судьи к доводам стороны обвинения повлияло и еще одно обстоятельство: за несколько недель до начала этого процесса ему пришлось вынести решение о повторном рассмотрении дела об убийстве первой степени, в расследовании которого, как выяснилось, были допущены серьезные нарушения.
Полуторагодовалый Сергей Наконечный (Люк Эванс), усыновленный жителями штата Индиана Стивом и Натали Эванс, погиб в ноябре 2001 года. Патологоанатомы, производившие вскрытие тела мальчика, пришли к выводу, что причиной его смерти стали множественные травмы головного мозга и синдром детского сотрясения. Кроме того, врачи зафиксировали признаки недоедания и обезвоживания. Суд по делу об убийстве мальчика откладывался несколько раз, и окончательное решение судья округа Лейк принял лишь в 2006 году: с Натали Эванс были сняты все обвинения, гибель ее приемного сына была признана несчастным случаем. Среди аргументов, которые использовала сторона защиты в суде, были такие: изначальная болезненность мальчика (этот довод подкреплялся медицинскими документами, полученными из России), субтильное телосложение матери («физически не могла затрясти ребенка до смерти»), а также наличие у нее старшего сына, Алека, в присутствии которого она, по словам адвокатов, вряд ли решилась бы на убийство. Сама Натали Эванс подчеркивала, что у Люка была задержка развития и нарушение привязанности.
К этому ряду может добавиться и дело Максима Кузьмина (Макса Шатто), в январе этого года умершего в Техасе от разрыва брыжейки тонкой кишки. Родителям мальчика обвинения не предъявлены, местные органы опеки продолжают собственное расследование дела.
Итак, несколько судебных решений о гибели российских детей и в самом деле вызывают у наблюдателей вопросы (важно, впрочем, вновь подчеркнуть, что полная информация по этим делам есть только у правоохранительных органов США). Но можно ли говорить, что «мягкие» приговоры американским приемным родителям являются системой? Можно, если не знать о том, чем заканчивались другие процессы, связанные с гибелью маленьких граждан России в Америке. А заканчивались они так. Ирма Павлис, приемная мать Алеши Гейко, получила за его убийство 12 лет тюрьмы. Приемным родителям Дениса Урицкого, умершего от истощения, дали по 22 года заключения (19 с учетом трех лет, проведенных под домашним арестом) без права на условно-досрочное освобождение. Пегги Сью Хилт, убившая двухлетнюю Нину Баженову, получила 25 лет тюрьмы плюс 10 лет отложенного наказания.
В чем же дело? Вероятно, в том, что в одних случаях обвинение работало так, что адвокаты при всем желании не могли спасти своих подзащитных от больших сроков. В других, напротив, лучше работали адвокаты и вынуждали прокуроров согласиться на сделку «частичное признание вины в обмен на минимальный срок» (а то и вовсе, как в деле Брайана Дикстры или Натали Эванс, доказывали, что смерть ребенка стала результатом несчастного случая). Ну и не стоит забывать о презумпции невиновности: нельзя исключать, что оправданные приемные родители и в самом деле не совершали того, в чем их обвиняли.
Чтобы закончить с темой мягких приговоров убийцам российских детей, посмотрим, какие решения по аналогичным делам принимают судьи в нашей стране. Приговоры бывают строгими. Вот, скажем, жительница Иркутской области, выпив по случаю приближения Нового года, бросила в снег раздетого шестимесячного сына и пошла прочь. Ребенок заплакал, прохожие его подобрали и вызвали «скорую помощь». Мать лишили родительских прав (мальчик, кстати, теперь живет в приемной семье) и за покушение на убийство малолетнего приговорили к 12,5 годам колонии строгого режима.
Но случается и по-другому. В мае прошлого года ранее судимая 20-летняя жительница Хакасии самостоятельно родила в своей ванной комнате мальчика, после чего поместила его в пакет, дождалась, пока он задохнется, а труп закопала у гаражей. Причина — тяжелое финансовое положение и боязнь, что ребенок родится умственно отсталым (незадолго до родов мать пыталась покончить с собой, приняв большую дозу снотворного). Смягчающее обстоятельство — наличие малолетней дочери. Приговор: два года колонии-поселения.
Запойная жительница уже упоминавшейся Иркутской области в 2010 году фактически заморила свою семимесячную дочь голодом. Результат экспертизы: алиментарное истощение тяжелой степени с развитием дистрофии внутренних органов, иммунно-эндокринной дисфункции вследствие недокармливания и недоедания. Приговор — год колонии-поселения.
И последний пример. В апреле 2011 года наркоман из Красноярска, избивая сожительницу (тоже наркоманку), несколько раз попал кулаком по голове их двухмесячной дочери, которую женщина держала на руках. Через два дня ребенок умер от полученных травм. Приговор убийце — 8 месяцев колонии.

«За рубежом».

Дата публикации: 31-03-2013
Читать на сайте издания