Мой милый мальчик, мой сынок. Тебе 9 лет и сегодня полгода, как ты с нами, и я очень тебя люблю. Ты пришел в наш дом случайно, точнее, я убеждена, по Божьей воле. Нам в опеке сказали: «А познакомьтесь с Артуром (*имя изменено — ред.). Мы за него переживаем, он достаточно взрослый, таких детей трудно устроить в семью». Ну и хорошо, значит, нашего сына будут звать Артуром.
Я с первой минуты нашего знакомства хотела тебя обнять, так странно и страшно было, что ты готов был угождать и нравиться любым чужим взрослым людям. Мы были уже пятыми «гостями».
Ты уезжал из детского дома в каком-то полубезумном раздрае. Ты ни на минуту не умолк в такси, выбрал в кафе 8 блюд, не съев ни одного, выпил колу, молочный коктейль и сок и отказался сходить в туалет. Ты заплакал на вокзале, увидев полицейских, попросил купить сосиску в тесте, как будто это было самым заветным желанием, и машинку, и лупу, и замок, и фонарик, и что-нибудь еще… И мне было как-то непонятно и странно, а еще страшно.
Ты излучал позитив и оптимизм. Ты верил, что все люди в поезде добрые и охотно с тобой разговаривают, что тетя в кафе прекрасная и искренне радуется твоим неумелым комплиментам. Ты так доверчиво смотрел на всех и сам был добр ко всем.
Твое горе и боль я принимала по кусочку, нет, по кровавому обглоданному куску. «Мама, а что это, вино? Давай не будем покупать вино, от него сильно щиплет горло». «Мама, скажи, а это водка? Да, я сам знаю, моя же мама пила водку». «Меня папа всегда бил головой (на самом деле там только череда отчимов) об батарею, это такая батарея , которая у вас под накладкой, еще была кровь». «Моя мама резала вены, ну да, я видел, это ооочень страшно было». «Мама, вы же мне не родители, а чужие люди, ты — чужая, отвезите меня на такси по адресу…».
«Мама, а если моя мама умерла?» «Мама, а если моя мама станет уже старой?» «Моя мама принимала наркотики, это как белый порошок или сахар, она носом его так делала». «Мама, я ничего не знал и не хотел, потому что у меня ничего не было, я играл в телефоне целый день, мне мама дала». «Я только уходил во двор и там с ножичком сам играл». «Мама, мы лазили по помойкам, ну, искали там всякое, и я ноги и руки себе разрезал». «Полиция может забрать в тюрьму, надо убегать, мы же с мамой всегда прятались». «Мама, лучше бы я умер, я все равно никому не нужен, ну, разве что вам».
«Я знаю, что мама сама сдала меня в детский дом». «Да, мама потом приходила ко мне, но только один раз, я сидел на коленях у нее и плакал, она принесла передачку. Ну, гостинцы там всякие». «Да, мам, я выл в приюте все время, меня ругали, а потом я привык». «Когда ты меня ругаешь, я чувствую, что хочу уйти из дома, когда я уйду из дома, я буду есть собак. Я только Дружка люблю, а остальных могу есть». «Мама, а я бил глухонемую девочку, когда нас в восемь часов отправляли спать — она плохо себя вела, не хотела успокоиться». «Мама, а если бы ты узнала, какой я плохой на самом деле?»
Оказавшись дома, четыре месяца ты бродил по квартире ночью, потому что страшно спать. «Моя мама ночью уходила на работу, а я включал свет и старался не спать всю ночь». «Боюсь, что придут бандиты, через дверь, крышу или окно». «Пусть горит свет везде, больше, больше». И мы, мой дорогой девятилетний Лунтик, не спали все это время вместе с тобой.
Два месяца ты по нескольку часов принимал ванну, отращивая «новую кожу», а любимой твоей игрой было тонуть, чтобы я была рядом и каждый раз спасала тебя. Ты прибавил за полгода 6 кг, и все никак не можешь насытиться. Ты до сих пор любишь привычную с детства еду: макароны, семечки, чипсы, майонез, хлеб и ролтон. И до сих пор тебе сложно есть фрукты.
Милый мой, мне так жаль, что меня так долго не было рядом.
Но сегодня не только наш первый юбилей и праздник твоей жизни в семье, но и день нашего первого общего горя. Тебя отчислили из школы. Вердикт звучал так: «Такие дети с деструктивным поведением должны учиться в исправительных учреждениях». А я, наконец, многое осознала. Я постараюсь объяснить, что произошло. Прости меня, Артур. Я была сто раз не права. Прости, что не смогла тебя защитить.
Ты пришел в нашу жизнь, с трудом складывая буквы в слоги и в простые числа. Ты не ходил в детский сад, в детском доме тебя оставили на второй год в первом классе, а воспитатели махнули рукой: «Ну не хочет он ничего делать!».
Когда мы с папой только ждали тебя дома, я подняла на уши всех знакомых в городе, я хотела найти для тебя лучшую школу, где поняли бы и приняли тебя. И я, казалось, нашла ее: семейная форма обучения с наполняемостью класса до десяти человек, идеальная программа, Русская Классическая Школа, созданная на основе трудов великого Ушинского, школа на территории собора, чтобы Бог помогал тебе и хранил тебя. Мы с тобой приняли условия собеседования и индивидуального двухнедельного обучения, прежде чем тебе позволили прийти к ребятам. Меня должно было насторожить, что родители класса обзванивают знакомых и спрашивают: «А он вообще нормальный?».
Взрослый мир оказался шиворот-навыворот. Люди не знают твоей боли, не хотят ее видеть и понимать — это неприятно. А так вообще все вокруг обычно добрые и честные, а еще — всегда за справедливость. Нет на свете человека, который добровольно захочет почувствовать то, что чувствует ребенок, которого бросила мама, у которого «выжжен любительный нерв» и только Богу известно, отрастет ли, ребенок, который два года провел за колючей проволокой (в буквальном смысле , детский дом был обнесен ею в три ряда), ребенок, которого травили нейролептиками, «а то иначе как с ними справишься».
Первая претензия была странной. «Он зевал на уроке, не прикрывая рот рукой, и всем сообщал, что хочет спать. Объясните ему правила поведения». Опа. А как быть с тем, что ребенок бродил до пяти утра и просыпался несколько раз за ночь. Ок, объясню, как смогу и что смогу.
Это были первые ласточки, и я позволила себе ввязаться в войну с тобой. За все случаи и жалобы ты был наказан так строго, как я никогда не наказала бы свою кровную дочь. Ты каждый раз прощал меня и всех вокруг и честно, до слез раскаявшись, намеревался исправиться.
«Артур громче всех кричит на переменах, поговорите!» «Артур толкнул мальчика, примите меры!» «Артур иногда грубо играет — дети не хотят с ним дружить!» « У Артура рот не закрывается на уроке!» «На Артура все время жалуются учителя по истории и (!!!) игротерапии». «Артур снова мешал детям разговорами!» «Артур хочет внимания только к себе!» «Артур вытащил чипсы из портфеля девочки и съел! Да, там еще одна девочка участвовала, но с ее мамой уже вопрос решен». «Артур обзывает детей плохими словами. Да, дети тоже обзывают Артура. Но слова Артура какие-то очень плохие и обидные».
И да, я знаю, что тебя тоже толкнули не раз, и что не только твое поведение не было идеальным, и что тебя обзывали очень обидными и грубыми словами часто и многие. Я не пришла и не защитила тебя, я была не права, я была жестока. За мальчика, которого ты толкнул, я ударила тебя по щеке, и ты плакал. За чипсы, которые вытащил из портфеля, ты стоял на коленях на гречке и плакал. За «незакрывающийся рот» и замечания в дневнике стоял по часу в углу, молчал и плакал. За плохие обидные слова в адрес детей,пошел спать, поужинав хлебом и водой… и плакал. Ох…мне еще предстоит пережить каждую твою слезу.
Сегодня меня пригласили побеседовать от лица родителей первого класса о твоем испытательном сроке (о как бывает, спустя 6 месяцев) и “некоторых нюансах, о которых я, скорее всего, ничего не знаю и которые будут очевидно важны в деле будущего воспитания”. Да, взрослым нужно выглядеть благородно и обосновать свое решение. Мы так и не смогли понравиться/расположить к себе/соответствовать/ убедить в своих «честных намерениях» общество «хороших, добрых людей, воспитывающих идеальных детей». Штош.
Все у нас будет хорошо, сынок. Ну не сейчас, так потом, ты только расти. И прости меня.
>> Сказав фразу: «Я бы так никогда не сделал»,- переворачивай часы и жди!<<
#подслушано_у_приемных_родителей
Фото: фотобанк Canva
