Поддерживала меня фраза из ШПР: «Ребенка не надо любить…»

Для обывателя от всех людей, усыновивших чужого ребенка, идет отчетливое сияние. Это сияет нимб над их головами или светятся алчным блеском глаза. Ведь человек, принявший чужого ребенка, может быть или ангелом-спасителем, или корыстолюбцем, алчущим сиротских денег. Третьего не дано. А на самом деле усыновители – это просто люди, проживающие свою жизнь, пишущие свою историю.

Светлана родом из Башкирии, живет с мужем и сыном Павлом в Москве. История их семьи обычна, как любая история счастливой семьи, и уникальна, как история любого человека. Влюбились, поженились, но оказалось, что кота, даже прекрасного, недостаточно для ощущения своей семьи полноценной. Пришло понимание, что для полной семьи нужен ребенок.

Светлана:

– Медицинские проблемы не позволяли завести своего ребенка так быстро, как хотелось, ситуацию надо было отпустить и просто жить дальше. И тут мне на глаза попалась статья Саши Скробан, семья которой приняла двух мальчишек. Это было в первый раз, когда я над этим задумалась. На меня сильно подействовала эта статья, поразило, как травмированы бывают даже маленькие дети.

Я стала изучать, что надо делать, чтобы принять ребенка, узнала про школы приемных родителей и позвонила в ближайшую. Так, совершенно случайно мы с мужем оказались в школе Петрановской, и это была невероятная удача. Буквально с первых занятий с нами начали происходить удивительные трансформации, и чем глубже мы погружались в тему, чем больше проживали и узнавали себя.

Страхи

Страхов не было. Переживания, конечно, были: потянем ли, сумеем ли достойно воспитать и обеспечить ребенка, как изменится наша жизнь. Страха не справиться, страха не полюбить не было. Было отчетливое понимание, что справимся с любыми трудностями. Единственный реальный страх, который был —  будет ли у ребенка аллергия на животных. Наш кот был членом нашей семьи.

Выбор

Мы с супругом стараемся избегать ситуаций выбора, обычно просто принимая какую-то данность с ощущением, что если что-то к нам пришло, то мы с этим справимся. И ребенка мы тоже не выбирали. Обратились к федеральному оператору, и нам пришел ответ на одного ребенка. На Пашу. Больше мы не выбирали.

Знакомство

Маленькому Паше тогда было всего 4 года и 4 месяца, но он жил в детском доме со взрослыми детьми. Когда мы приехали, все дети были в загородном лагере, и нам пришлось ехать туда на машине из детского дома. С нами ехала курящая и матерящаяся девочка-подросток. По дороге мы заехали в СИЗО, нужно было передать вещи воспитаннику ДД.

Все это было так страшно и так напряженно, но отчего-то я была совершенно спокойна и морально тащила ситуацию как паровоз, ведя мужа за собой. Доехали: старый лагерь, драные корпуса. И вот нам выводят Пашу. Вокруг сосновый бор, мокро после дождя. Паша такой маленький… Вместо передних верхних зубов черные сгнившие корни, говорит в нос, на ногах резиновые сапожки, один. И все время говорит-говорит без остановки… Я же не могу ни говорить, ни думать. И тут мы меняемся ролями. Локомотивом становится муж. Показывает Паше машинку, дает соки, пирожные. Паша сразу начинает называть мужа папой, они вместе играют, и Паша очень возбужден, видно, как он старается, как отчаянно хочет понравиться.

Персонал детского дома доброжелательный, но все в один голос говорят, что ребенок не простой –  слишком активный, очень сложный характер, масса проблем, ребенок не спит, он на сильных таблетках, понимает только крик и жесткое обращение.

Изъятый из асоциальной семьи, Паша через распределительный центр попал в детский дом. Полтора года в системе. 9 месяцев в ДД. Это все, что было известно на тот момент про Пашу. Мы сказали, что надо подумать, но внутри все разрывалось: хотелось взять и бежать. Никаких чувств, кроме огромной жалости и ужаса всего

происходящего, у нас не было. Но забрать его сразу было нельзя. Мы сели в самолет, и тут только нас начали душить слезы. Никакой любви к Паше мы не испытывали, только огромная жалость: как можно бросить ребенка, как эти подростки могли там оказаться в такой ситуации.

Мы молча проехали этот путь. В Москве супруг уехал на работу, я осталась дома

Тут муж звонит и говорит:

– Ты дома, а ребенок наш там. Собирайся и пиши согласие.

Так мы и приняли решение. Точнее, его принял муж.

Моя мама знала о наших планах, а родителям мужа о планах усыновить ребенка мы сказали не сразу — боялись их реакции. В тот день, когда муж сообщит своим родителям, что у них будет внук, умерла его бабушка. Это показалось всем добрым знаком, как будто благословением: минус один — плюс один. Пашу приняли сразу.

Дорога домой

Мы забрали из детского дома радостного ребенка с пандой и книжкой, приехали в аэропорт. И тут наш медовый месяц закончился, не успев начаться. Дома, взяв отпуск без содержания, я осталась с Пашей одна. Было очень сложно. Из Паши стало выходить все то, чему он научился в детском доме от больших детей и подростков.

Агрессия, злоба, мат. Он бил меня, кричал: «Ты меня бросила! Ты!» Я маленькая, от любого прикосновения синяки. Я и так худая, сбросила еще 6 кг. Я честно пыталась быть хорошей матерью своему сыну, но была без сил. Меня преследовало чувство, что это что-то чужое. Мне нужно было вымыть после него посуду, я не могла доесть или допить за ним. Я сама из Башкирии, у меня не было и нет никаких национальных предрассудков, но Паша казался каким-то чужеродно-национальным. Ребенок и ребенок, а я не могла на него смотреть, даже почти не фотографировала.

Поддерживала меня одна только фраза со Школы приемных родителей: «Ребенка не надо любить,  надо заботиться и давать все, что человеку нужно. Не думать, а давать и давать». Первые две недели давать было особенно сложно… Паша выглядел тогда как маленький гопник, у него даже походка была как у гопника, все манеры от старших ребят из детского дома, пальцы, мат. При виде детей на площадке он тут же менялся, становился неуправляемым, агрессивным. Я не знала, чего от него ожидать. Мы уходили гулять в дальние парки одни, привыкали друг к другу. Много ездили семьей на машине в магазины, делали какие-то общие дела, строили новую квартиру и новую семью.

Принятие

Конечно, не сразу. Первые полгода было чувство, что я нитками его к себе пришиваю. Настолько через себя, через надо. И у него тоже привязанность формировалась тяжело. Прямо через физическое напряжение Паша не понимал, что мы – его взрослые. Он привык быть сам за себя и нести на себе всю  ответственность. Его доверие надо было заслужить, за его уважение надо было бороться. В этой непрерывной борьбе шли дни и месяцы.

Мужу было проще, поскольку он принял Пашу сразу. Таких эмоций, как у меня, у него не было. А у меня было много женских мыслей: злости на его родителей, на мать, — как она могла бросить ребенка, — отчаяния, что не справляюсь.

Но в голове была временная метка — 6 месяцев, а потом станет лучше…

Но лучше не становилось. Слишком травмированным ребенком был Паша. И тут оказалось, что ИРСУ набирает ресурсную группу для приемных родителей. Это стало моим спасением. Там я поняла, что я не одинока. До сих пор я хожу на ресурсные группы, и всякий раз понимаю, что мне еще это нужно. Это другое окружение, мы не пересеклись бы с ними в обычной жизни. Это и медики, и учителя, и программисты. Люди разных возрастов и разного социального статуса. Но когда мы приходим на группы, то стираются между нами все границы: возраста, профессий, достатка.

Только там многие вещи становятся понятным, наши проблемы оказываются не уникальными, уходит страх и приходит поддержка. Появляется ощущение «мы справимся, у нас все получится».

Любовь

Серьезных диагнозов у Паши не оказалось, но для коррекции здоровья потребовалось несколько операций. Серьезный наркоз. И вот когда там, в больнице, Пашка орал от невыносимой боли целый час и лез на стену, я вдруг поняла, что хочу поменяться с ним местами, забрать его боль. Что это мой ребенок, мой. И мыслей о том, что не я его рожала, уже нет. Это мой сын. И то, что мы пережили вместе в больнице, все это ушло в копилку его привязанности и моей любви. Нашей к нему любви. Павла мы усыновили. Просто потому, что это наш сын. У него наша фамилия, нам не надо ничего никому доказывать… У нас высокая планка, мы много ему даем и будем давать еще больше. И для него это очень важно, что мы семья, одна фамилия, мы — папа, мама и сын.

Социализация

Наш Пашка — очень социальный ребенок. Общение для него — жизнь. Гиперактивный, шумный, подвижный и очень неудобный для садика и школы. Интеллект у Паши в норме, у него отлично развито логическое мышление, он играет в шахматы, прекрасно учится. Но проблемы самоконтроля, отсутствие усидчивости и концентрации, эмоциональная незрелость требуют особого подхода, на который способен не каждый учитель. Но и в садике, и в школе мы всегда вставали и встаем на сторону Паши. И нам, хоть и не сразу, но удается добиться понимания учителей.

Мне кажется, что у нас была одна из самых правильных мотиваций — мы просто хотели стать родителями, просто подарить любовь ребенку. Нам было нелегко. Еще два года назад я сказала бы, что очень тяжело, но многое со временем стирается и забывается. Мы очень привязаны к Пашке и очень любим его. А его привязанность к нам мы еще собираем по крупицам.

Паша — травмированный ребенок. Взрослый для него не тот, кто поддержал, а тот, кто предал. Паша никого не боится, никого не стесняется, его авторитет взрослому заслужить нелегко. Изъятый из притона, он с детства привык быть взрослым.

Паша такой же взрослый, как мы. Только маленький травмированный взрослый. Настоящим взрослым приходится доказывать и заслуживать Пашино уважение и доверие. Не привыкший с детства к любви, Паша готов брать любовь бесконечно, но пока не может любовь отдавать… Поэтому как радостно сейчас слышать от Пашки: «Мама, я играл вчера, вас не было рядом, но я чувствовал вас в своем сердце…» Прошло 4 года нашего родительства. Полное принятие еще в процессе. Мы еще пишем историю нашей семьи. А аллергия на кошек у Павла все-таки оказалась. На всех кошек, кроме нашего кота.

Светлана

(записала Светлана Андреева, специально для ИРСУ)