Людмила Петрановская. Тайная опора

Вы помните свое чувство, когда первый раз прочитали “Тайную опору”? “Удивительно! Почему этому не учат в школе! Это нужно всем молодым мамам выдавать в роддоме на выписке! Как хорошо и тепло. Так ведь всё так и есть. А я и не думала, что про это можно вот так словами доступно объяснить. Где же вы были раньше, Людмила Владимировна?” Угадали? Откуда мы это знаем? Потому что сами так почувствовали. И потому что потом сто раз это слышали от участников Школы приемных родителей.

В декабре 2020 Ozon проанализировал, какие книги россияне чаще всего покупали на площадке за последние десять лет. “Тайная опора” оказалась на третьем месте. Мы спросили у Людмилы Петрановской о том, как она дошла до жизни такой: как работа с темой сиротства привела к “Тайной опоре”?

Я пришла работать в детский дом 20 лет назад. Это была моя первая «тру»-психологическая работа. Там я раз за разом убеждалась, что что-то не так, как меня учили. Было непонятно, на что жалуются приемные родители. Тогда про детскую травму говорилось совсем мало.

Я наблюдала, накапливался опыт, начала сама искать литературу. Тема привязанности не звучала в моем образовании, вообще не звучала в России. Постепенно у меня начала складываться картинка, как ребенок адаптируется к опыту отношений со взрослым. Каким бы ни был взрослый, даже странным или ненормальным, ребенок находит способ к нему адаптироваться. Отношения со своим родителем ребенок воспринимает как норму, именно они лягут в основу его рабочей модели привязанности.

Эта идея стала моментом сборки, когда я начала понимать, как все устроено. Я увидела логику. Иногда приемные родители воспринимали ребенка как ненормального: “Почему все бессмысленно, почему он смотрит волчонком, когда мы все для него делаем?”. Я научилась объяснять родителям то, что происходило с их ребенком, про травму привязанности.

Сиротство — это крайний вариант. Но если не увидишь крайние варианты патологической заботы, пренебрежения, отсутствия заботы, не сможешь увидеть более легкие проявления привязанности в жизнях детей, у которых всё благополучно.

Никогда детей (и даже котят) не воспитывали без привязанности. Раньше ее не видели, не придавали ей значения. Дети всегда были привязаны и адаптировались к тому взрослому, который им доставался. Интуитивно мы знаем, как правильно. Иначе люди бы не расстраивались так в кабинете психотерапевта. Даже те, кто не видели в детстве ничего хорошего. Иначе не было бы протеста. Мы все знаем, как должно быть, и нам больно, когда это не так.

Когда я это поняла, я подумала, что нужно об этом рассказать родителям. Помню, как сказала мужу, что напишу книгу, которая изменит отношение к детям. Мне хотелось, чтобы люди увидели то, что увидела я. Понятно, все не могут пойти на пять лет работать в детский дом и через это пройти. Мне хотелось поделиться видением, которое тогда только формировалось. Но прошло еще лет девять, прежде чем я пришла к написанию книги. Я проводила много семинаров для родителей, для приемных семей. А дальше по принципу — сто раз объяснишь другим, поймешь сам. В какой-то момент я почувствовала, что могу написать.

Самый сложный момент был нащупать жанр этой книги. Иногда ее относят к научно-популярной литературе, и тогда задают вопрос, почему книга без ссылок, без исследований. Но это не научно-популярная литература. Я понимала, что у меня нет цели просто рассказать про теорию привязанности понятными словами. Это терапевтическая литература, это терапевтическая интервенция. Поэтому я приносила в жертву дотошность, минимально использовала термины. Мне не хотелось отпугнуть тех, кто не привык к научной литературе.

Они тоже адаптируются. Я видела, как это приспособление происходит и как поведение ребенка, которое часто называют избалованностью, капризами, упрямством, на самом деле является проявлением привязанности.

Терапевтическая интервенция строится по своим законам. И я скорее довольна тем, что случилось. Много было отзывов о том, что после прочтения «Тайной опоры» стало легче, отношения с ребенком наладились, отпустило. Многие плакали. Было грустно от того, что могло бы быть по-другому в детстве или в родительском опыте со старшими детьми. Это естественно — нормально про это погрустить. Жаль, что было так. Жаль, что по нашей стране, по нашему родительству так жестоко проехалась история, государство. Целые поколения вырастали у людей измотанных и истощенных.

“Тайная опора” — это одна часть, это то, чем мне хотелось поделиться с родителями. А вторая часть — мне хотелось поделиться своими знаниями со специалистами. Поэтому появился ИРСУ. Было понятно, что по стране много специалистов, работающих с семьями, с семьями в кризисе, с приемными родителями. И этих специалистов никто вообще не учит.

Я помню, как мне самой сначала было сложно, когда я работала в Девятнадцатом детском доме. Мы говорили, что нужно сопровождение принимающим семьям. В итоге чиновники сделали так, что лучше бы не делали. В один день сотрудникам опек пришел приказ, что теперь с понедельника они сопровождают приемных родителей. Всё. Больше ничего — ни подготовки, ни поддержки, ни методического сопровождения.

У меня и у коллег обрывались телефоны, звонили психологи с паническим вопросом — что делать, все эти приемные родители сумасшедшие, у них у всех нужно отобрать детей, их всех нужно в психушку. Специалисты были в шоке от той реальности, с которой мы взаимодействовали каждый день. Мы объясняли, что это не ненормально, это реакция на опыт, который достался детям. Вы такого не видели. И это правильно. В норме человек не должен такого видеть. Такого не должно случаться с детьми. Нормальный человек живет и не знает этого, имеет право не знать, потому что такого не должно происходить. А у нас происходило.

Тогда еще наших детей усыновляли американцы, и россияне были в шоке, когда кто-то из них не справлялся. Но если вспомнить, что происходило в 90-е годы в наших домах ребенка, становится понятнее. Такое никому в страшном сне не приснится, к такому невозможно подготовиться. Через что прошли дети и как это отразилось на их поведении, эмоциях, на том, как они строят отношения. Казалось, ну ребенок, ну остался без родителей, наверное, ему грустно, одиноко, о нем просто никто не заботился. Мы будем о нем заботиться, его полюбим, мы будем терпеливы и ласковы и всё будет хорошо. Но вдруг перед ними оказывался, например, двухлетний ребенок, которого испепеляет ненависть ко всем и к себе — к этому никто не может быть готов.

Тот ужас и опыт через, который прошли дети, — это посттравматическое стрессовое расстройство. Это не сахар для семьи. Иногда это просто опасно. Приемные родители не были готовы. Не знали, что с этим делать.

ИРСУ создавался, чтобы помочь коллегам, которые, даже имея психологическое образование, были в ужасе и не знали что делать. Безответственно было их бросать в это дело — как в прорубь: как хотите, так и барахтайтесь. Изначально ИРСУ создавался для обучения специалистов. Уже чуть позже появились и наша ШПР, и сопровождение приемных семей.

Есть психологи, которые умеют работать с травмой. Но для них не очевидно, что у ребенка, проведшего в доме ребенка или в больнице несколько месяцев, ПТСР, даже если его не били. Коллеги часто не понимают. Им кажется, что травма — это что-то, что должно именно случиться. И не понимают, что ребенок, лишенный привязанности, испытывает запредельный стресс, витальный ужас. Это хотелось донести до специалистов. Чтоб из этого они исходили, когда принимают решение забирать ребенка из семьи, перемещать, разлучать братьев и сестер. Все те решения, которые кажутся легкими, а иногда даже хорошими. Мне хочется чтобы люди понимали, что происходит с ребенком. Это кошмар и ужас, что у ребенка забирают прошлую жизнь ни за что ни про что.

До создания ИРСУ я ездила по регионам и проводила семинары для специалистов. Я видела сотрудников опеки, которые смотрели, например, фильм “Жди”, где описывается состояние семилетнего ребенка после разлучения с семьей. Они говорили, что раньше не понимали того, что происходило с ребенком: “Я была уверена, что мы их спасаем, что они рады и благодарны нам, что мы забираем их из свинарника и помещаем в хорошие условия: там кружки, материальная база. Я не знала, что ребенок переживает такой ад”. Вот мне хотелось, чтобы знали. Миссия ИРСУ в том, чтобы знали.