Детский дом — не Освенцим, но детям там тоже не сладко

В Youtube есть старая запись выступления Людмилы Петрановской о сиротах, семейном устройстве и сиротской системе. Несмотря на то, что лекция была прочитана в 2013 году, она представляет собой интерес  для всех, кто неравнодушен  к проблемам сиротства и задумывается о честной проблематизации в вопросах семейного устройства, сиротской системы и помощи детям, которые рискуют остаться без семьи. Мы бы хотели привлечь внимание к этой лекции. Людмила Петрановская с присущей ей вербальной одаренностью и глубиной проникновения в причинно-следственные связи, основанные на наблюдениях, формулирует значимые проблемы в сиротской сфере, часть из которых за последние 10 лет, к счастью,  разрешилась, а в большой части, к сожалению, «воз и ныне там».

Посмотреть лекцию на Youtube можно по ссылке. Текстовый конспект некоторых тезисов подготовила волонтер Анна Рогулина, специально для ИРСУ.

После Советского времени мы получили невесёлое наследство — больше 200 тысяч детей-сирот. Дело вроде сдвинулось, и в 2007-2008 году из системы вышло чуть больше детей, чем пришло. Но, к сожалению, потом всё куда-то начало рассасываться. Мы убедились на опыте, что можно пристроить любого ребёнка, что нет детей, на которых можно поставить крест и сказать: «Семья ему не показана». Казалось, что всё налаживается, но начались сбои: статистика с каждым годом всё хуже, падение на 20-25% каждый год. Начальники рапортовали, что всё хорошо, мы начали пристраивать больше детей. Но показатели росли искусственно — мы добрались до демографической ямы, детей просто стало меньше. Такую же ситуацию можно было наблюдать в школах.

Но почему мы никак не можем добиться качественного перелома? В чём проблема?

У нас есть ребёнок, у которого, по сути, в отличии от взрослого есть одно право. Право расти и воспитываться в семье. Ребёнок должен жить в семье, это его право, ему это нужно. Идеально, когда он живёт в той семье, в которой родился, о нём заботятся. Но когда по какой-то причине (например, смерть родителей) ребёнок остаётся без семьи, мы должны найти для него родственников или приёмную семью. Так или иначе, вся система крутится вокруг права ребенка жить и воспитываться в семье.

Первые сиротские учреждения появились, когда расширенная семья  перестала справляться с воспитанием. Если в деревне или селе родственники или община могли забрать ребёнка и воспитывать, то в городе все эти связи терялись, обрывались, и дети были обречены на голодную смерть. Обычно так это и случалось, никому не было до сирот дела. Потом появились приюты, и это стало настоящим рывком — общество было согласно давать деньги на содержание сирот.

Но жизнь шла дальше, и оказалось, что жизнь детей в таких домах оставляла желать лучшего. Общественность становилась на дыбы — почему они жертвуют деньги, а с детьми плохо обращаются? Так появились попечительские советы, движения общественного контроля. Социум начал контролировать приюты. Ещё несколько десятков лет назад общество потрясали ужасающие рассказы об условиях содержания детей в учреждениях: насилие, педофилия, торговля и т.д. Постепенно выяснялось и ещё кое-что: даже если в приютах нет ничего страшного, дети в них всё равно несчастны, часто болеют и даже умирают.

А потом возникло понятие «госпитализм» — оказалось, что дети, оказавшиеся в больнице без матери, тяжело переживают отсутствие близкого человека, а дети, у которых изначально не было никакой привязанности, страдают ещё больше. Аналогичные выводы сделал английский психолог Джон Боулби: он проводил исследования среди детей, которых на время второй мировой войны в Англии отправляли в деревни пережидать тяжёлые времена, пока родители трудились на заводах. Состояние детей, и физическое, и ментально, было куда хуже, чем когда они голодные находились в Лондоне, но рядом с близкими. Так человечество переоткрыло и переосмыслило привязанность. Дети рождаются и уже знают, что такое привязанность — что есть человек, который будет защищать их, кормить и любить.

Если ребёнок родился и его сразу отдали в детский дом, он растёт в состоянии депривации. Сначала бунтует, потом ждёт: вдруг ситуация наладится. Потом отчаивается и «принимает решение», адаптируется, как жить дальше. Если ребёнок родился в семье, первый год жизни всё крутится вокруг него, мы постоянно говорим ему о нём, разговариваем, используя особый тон, с определёнными эмоциями. Таким образом ребёнок с помощью «позитивного отзеркаливания» усваивает две вещи: «Я существую» и «Это хорошо». Это даёт силы маленькому человеку жить, даёт силы развиваться и расти. Такой ребёнок полон сил и энергии. А если ребёнок этого не получает, ему не зачем расти и развиваться. Некоторые дети умирают, останавливаются в развитии, многие приспосабливаются, но страдают от расстройства привязанности и других эмоциональных проблем.

Ещё одна проблема кроме отсутствия привязанности – пренебрежение. В обычных семьях ребёнок знает, что о нём позаботятся, бороться за выживание ему не надо. В неблагополучных семьях такого нет – ребёнок чувствует, что его потребности не важны. В детских домах ребёнок также обречён на пренебрежение, потому что его интересы (время сна, кормления, игр) формируются из «списка на стеночке», всё делается по определённому режиму. Дети начинают испытывать тревогу, становятся добытчиками, все их силы тратятся на то, чтобы выжить, а не развиваться.

Когда ребёнок теряет семью, он находится в состоянии горя и не способен на сложную деятельность. Он попадает в детский дом, в «ласковые жернова», где его горе замораживается. Это может быть замораживание всех чувств, агрессия, и с этим ребёнок будет жить всю жизнь, если не помочь ему это проработать. В учреждениях дети живут в ситуации фатального нарушения границ, границ просто нет. С одной стороны, они на всём готовом, а с другой – никак не могут повлиять на свою жизнь.

В Исландии и Швеции выпускники детских домов приравниваются к узникам концлагерей и получают выплаты. Детский дом – не Освенцим, но там тоже не сладко, хоть и цветочки на стенах нарисованы. По правилам игры это часто не отличается от концлагеря. Сиротские учреждения – самообман, дети там не радуются жизни.

Почему устройство детей в семьи стоит на одном месте?

Во-первых, проблема детских домов размазана, нет единого центра управления. Ещё одно затруднение: уверенность, что ребёнок в детском доме устроен, государство о нём позаботится. На самом деле это лишь промежуточная станция, конечная – семья.

Во-вторых, вся работа по семейному устройству происходит в режиме реагирования. Пока кто-то не придёт и не скажет: «Я хочу взять ребёнка», — никто не пытается найти для него семью. Если с ребёнком что-то случится в принимающей семье, или в неблагополучной родной, опека получит по шапке. Если в учреждении – опека не виновата. Учреждения могут поругать, но сотрудники отлично справляются с такими вещами.

В-третьих, двойные стандарты везде. Есть госопекун (директор детского дома, например) и опекун, который усыновил ребёнка. Естественно, их заботы несопоставимы. Госопекун может не проживать с ребёнком, уйти в отпуск, декрет и т.д. Он имеет презумпцию невиновности. А если в принимающей семье опекун не справляется с ребёнком – детей ему больше никогда не дадут. К госопекуну дети поступают постоянно. О какой привязанности речь? Мы предъявляем разные претензии и требования к госопекунам и к принимающим семьям, это неправильно.

В-четвертых, отсутствие подготовленных кадров по семейному устройству, кадров по работе с детьми. Проблемой семейного устройства сирот, к сожалению, занимаются люди, которые не знают базовых вещей о привязанности, потребностях детей, депривации и пренебрежении. Также нет учреждений, где бы этому обучали, не проводится никаких исследований.

Чего не должно быть? Дети не должны жить огромными группами под одной крышей. 200 человек в одном учреждении – это плохо, у ребёнка просто нет своего угла.Домов ребёнка быть не должно в принципе. Для детей до 3-х лет такие учреждения просто страдание. Эту проблему можно было бы решить за 2-3 года: маленьких детей не так много, их быстро забирают. Можно сделать так, чтобы дети ждали родителей в профессиональных семьях.

Из многих сиротских учреждений можно было бы сделать службы по устройству детей, можно было бы сделать дневные дома, для семей, которым тяжело справляться, но ребёнка из них забирать не нужно.

В реальности происходит следующее – когда детский дом работает хорошо и пристраивает детей, его закрывают. Это как раз те детские дома, которые надо холить и  лелеять, перенимать их опыт. Главы многих учреждений просто не заинтересованы в том, чтобы отдавать детей. Чем хуже состояние детей, тем лучше системе. Реакция начинается только после ЧП, если кто-то, не дай Бог, порежет вены или повесится.

У нас работает только карательная система. Сначала погрозят пальцем, потом отнимают детей. Нет никакого понимания привязанности и  ценности семьи для ребенка. Никаких мер поддержки не существует: да, государство даёт льготы на коммуналку, садик и тд, но если ситуация чуть-чуть нестандартная, система буксует и забирает детей.

Нужно ввести чёткое понятие того, что такое «ненадлежащее исполнение родительских обязанностей». Каждый раз это определение меняется под взглядом конкретной тётеньки, под это можно подмять что угодно. В этой системе ребёнок не человек, он тушка. Как тело он должен быть в безопасности, а что он чувствует – никого не интересует.

Было бы всё по уму организовано, детей давно бы разобрали. Принимающая семья находится в роли просителя. Должно быть наоборот. Так ещё и ворох бумаг собирать, бегать по инстанциям. Нет нормальных школ приёмных родителей. Катастрофическая система отчётности. Унизительный сбор чеков. Чиновники не могут вместить в себя мотивацию приёмных родителей: помочь ребёнку выйти из системы.

Что в итоге мы имеем: дорогостоящий самообман. Система не даёт детям нормального развития, заставляет их страдать, самим фактом своего существования высасывают детей из семей. Я не верю в то, что от системы можно избавиться по воле человека из правительства. Все подобные изменения происходят только под влиянием общественности.

Конспект подготовила волонтер Анна Рогулина, специально для ИРСУ