Зачем вам это нужно? Идите в своё ЭКО, ещё родите

В нашей семье двое приёмных детей, я говорю, что я счастливая мама двойни! Но эта двойня – не кровные сиблинги, а так сложилось, как пазл.Когда мы поженились, мы хотели детей, но по медицинским показаниям мы не могли родить. Мы прошли несколько кругов ЭКОшного ада. Мне кажется, неудачные попытки ЭКО схожи с выкидышами. Каждый раз у меня было ощущение, что от меня отрывают кусок. После одной из попыток я чуть не умерла от осложнений. Моё здоровье стало рассыпаться, я впала в клиническую депрессию. Слава Богу, мне встретились хорошие специалисты и вытащили меня из этого состояния. Но тогда я решила, что больше в эту воду я не войду. Однажды муж в письме написал мне много трогательных слов поддержки и любви и предложение стать родителями через усыновление.Я никогда не сталкивалась с приёмным родительством. Вот хотим мы ребёнка, а дальше что? Знакомая моей мамы, у которой были приемные дети, рассказала мне, с чего надо начать, какой процесс, поделилась историями из своей жизни. И мы пошли в Школу приемных родителей. До ШПР в нашей картине мира детей обязательно должно было быть двое. Мы хотели искать сразу двух сиблингов. Благодаря ШПР мы поняли, что после всего пережитого мы вряд ли потянем одновременно двоих. Решили начать с одного, посмотреть, как нам дастся родительство, а уже потом думать о втором.

Вера. Случайная встреча

Когда документы были на руках, я выбрала в базе малыша, и мы поехали к региональному оператору брать направление на знакомство. В кабинете питерской опеки перед нами стояло ещё несколько пар. Когда наступила наша очередь, я назвала данные ребёнка, мне ответили, что на него только что взяли направление.

Мы решили посмотреть другого ребёнка. Никому не было выдано направление на знакомство с этой малышкой, и мы поехали в дом ребенка. Работники, с которыми я столкнулась в детском доме, не рассматривали детей как полноценных. Конечно, детей не обижали — это был один из лучших питерских домов ребенка с хорошим финансированием. Дело было в другом. Для сотрудников дети были какие-то порченные. Нас отговаривали: «Зачем вам это нужно», «Идите в своё ЭКО, ещё родите». Но мы были подготовлены в ШПР и знали, что можем с таким столкнуться. Мы изучили документы на ребёнка, и я попросила нам ее показать. Нам вынесли маленький кулёчек. На нас смотрели два огромных голубых глаза.

Девочка оказалась небесной красоты. Мы даже оторопели. Вере тогда было 1,3 года, и для меня до сих пор остаётся загадкой, как всё это время она просидела в учреждении. Мы подержали её на руках, вышли на улицу и поняли, что оставить её там не можем. У нас не было никаких сомнений, что этот ребёнок наш.

Мы подписали согласие и забрали Веру. Когда я забирала дочь, она весила 6 килограммов. Я удивлялась, когда во время прогулки меня спрашивали: «Ваш ребёнок уже ходит?». Я не понимала, почему ко мне цепляются. Потом я осознала, что Вера по габаритам была совсем маленькой, 6 кг это вес 3х месячного ребёнка. Это сейчас она вполне упитанная девочка, которая играет в футбол и если даст кулаком в лоб, то мало не покажется. А тогда это был просто кулёчек, который еще и ходит. Она очень красивая барышня, блондинка с огромными голубыми глазами и железным характером. Сейчас ей почти 8 лет и в этом году она пошла в 1 класс.

Первые полгода мы были, наверное, в глубоком шоке, но потом постепенно всё прирослось. Сейчас, когда у меня спрашивают, было ли у нас то или это, я не помню. Настолько всё стерлось из памяти, настолько сильно мы вросли друг в друга. Как и у всех родителей, у нас есть проблемы. Но сейчас я уже не вижу существенных отличий между своей дочерью и другими детьми.

Боря. Зачем вам этот умственно отсталый?

Через полгода после того, как в нашей жизни появилась Вера, решили, что пора брать второго ребёнка. Мы хотели разнополых детей, и я целенаправленно искала мальчика. С  мальчиками было проще, потому что мальчиков не так почему-то хотели.

Дорога вновь привела меня в Санкт-Петербург. Питер был мне понятен, я знала, какая там опека – это важно. В базе данных фонда «Дети Ждут» я увидела мальчика. Я звонила узнать про него, но каждый раз мне говорили, что на ребенка выдано направление. Проходило 10 дней, я снова проверяла — выдано новое направление. Кандидаты отказывались, приходили новые. Так длилось 2 месяца. Каждые 10 дней я звонила и выясняла судьбу этого мальчика.

Я поехала в Питер. Пришла в ту же опеку, меня встретили те же сотрудники. Я хотела взять направление на другого малыша, но в последний момент спросила о том мальчике. Мальчика звали Боря. Оказалось, что на Борю кандидаты вчера снова написали отказ. 2 месяца к парню толпами ходили потенциальные приёмные родители и все писали отказ, по каким-то причинам он всем не подходил. Я оставила документы другого младенца и побежала в дом ребенка к Боре.

Меня встретили те же люди и снова отговаривали. Они рассказывали, что Боря умственно отсталый, хотя ему было всего 2 года. Говорили, что мать у него умственно отсталая, сестра умственно отсталая. Ни одно из этих слов не было подкреплено медицинскими фактами. Я спросила, есть ли у ребёнка реальный диагноз. Оказалось, что нет, просто им так казалось. Сотрудники настолько запугали те 6-10 пар, которые приходили до меня, что люди разворачивались и уходили. Наверное, из любого ребенка можно сделать умственно отсталого, внушив это сначала себе, потом ему и окружающим. Я думаю, если бы так продолжилось, к 4 годам Боре приклеили бы ярлык-диагноз и запихнули бы его в специализированное учреждение, из которого он никогда бы не вышел нормальным.

Мне говорили, что он не отзывается на своё имя и не понимает направленную речь. Я спросила: «Он знает своё имя? Вы же все время его по фамилии называете». Мне привели мальчика, который очень странно улыбался. У него была натянутая улыбка как у чеширского кота – смотрит, улыбается, и ждет, что будет дальше.

Мы поиграли, и нянечка ему говорит: «Борь, клади медведя, пошли в группу». Боря кладет медведя и идёт за нянечкой. Я удивилась: «Это он направленную речь не понимает?» 

Я приезжала в Питер, чтобы пообщаться с Борей и понять его реальное состояние. Вел он себя странно – все время улыбался. Даже в карте у него было написано слово «Дурашливость». Мы консультировались с врачами, психиатрами, неврологами. Мне объяснили, что дети по-разному пытаются самосохраняться в условиях детских домов. Дочь, например, ни с кем не разговаривала, сидела как туча и смотрела на всех исподлобья. А Борик улыбался, пытался завоевать любовь и внимание персонала.

В доме ребенка Боря был в одежде, которая была ему велика,и мне казалось, что мальчик как мальчик, обычный. Но когда я приехала его забирать, мне вывели его раздетым. Когда я его увидела, я заплакала и отвернулась. Передо мной  был ребенок, похожий на узника Освенцима: с выпученным животом, впалыми плечами. Он прожил в учреждении, где есть врачи, целых два года, но у него был выраженный рахит. Все видели то, что он умственно отсталый, но никто не мог прокапать ему витамин D за 60 рублей. Я не знаю, как надо относиться к детям, чтобы они были в таком состоянии. Наверное, надо, чтобы у них не было родителей. Ведь ты не можешь быть нужен всем, и если  у тебя нет своего взрослого, ты не нужен никому. Только родной человек будет смотреть, все ли зубки вылезли, жуёшь ли ты, как ты перевариваешь еду. А мне выдали ребёнка с рахитом, который ещё и не умел жевать.

Он реально не понимал, что нужно двигать челюстью: он брал кусок, отламывал его, размачивал слюной, и так питался. Он жил в группе семейного типа, где было всего 5 детей. Пять! И 2 или 3 работника на 5 детей. Никто из них не придал значения тому, что ребенок не умеет жевать.

Улыбка сошла с его лица спустя 2-3 года. До этого он активно ей пользовался. До сих пор иногда вылезает поведение «В любой непонятной ситуации — улыбайся. Улыбайся тётям, тёти — слабое звено». Он подходил к женщинам на улице, называл их «мама», залезал на руки. Все охали: «Какой мальчик!» Мне было тяжело привыкать к сыну, до сих пор мне не всё нравится в его характере, темпераменте, привычках. Но другого сына я не хочу. Вот есть у меня Борька и он классный!

Я никогда не могла бы подумать, что этот некогда рахитный мальчик будет кричать: «Купи БМХ велосипед, я хочу прыгать на трамплинах!» Его сдувает ветром, а он катается на горных лыжах. Это человек с невероятным упорством: если ему что-то надо, он сделает это. И я безмерно им горжусь, он крутой и очень умный. 

Иногда мне хочется привести его в детский дом, поставить перед воспитателями  и сказать: «Где вы говорите, что он дебил? Покажите». Человек учит стихи, учит английские слова, катается на лыжах. Он не умел ходить и жевать в 2 года, сейчас он полноценный здоровый ребёнок. Какие-то вещи со здоровьем мы порешали, найдя грамотных врачей.

У наших детей 4 месяца разницы,  они абсолютно одного размера, одного роста, одинакового цвета волос и одинакового цвета глаз – вылитая двойня. Борька похож на меня, а дочь — на мужа. Когда нас видят и узнают, что дети приёмные, удивляются, что такого не может быть, ведь мы похожи. 

Сложности. У меня было 150 моментов, когда я была готова сдаться

Мы были готовы к трудностям: мы принимали маленьких детей и это «кот в мешке». Конечно, мы старались себя обезопасить (хотя звучит не очень, но это так) – мы не рассматривали совсем малышей. Мы не были готовы к детям с инвалидностью двигательной и  ментальной органикой. Было очень страшно за здоровье. Но я успокаивала себя тем, что может быть всё, что угодно, и что если бы я родила, это абсолютно такая же рулетка.

В день, когда нам надо было решать, подписываем мы согласие на Веру или нет, у меня случилась истерика: я боялась сделать ошибку. Я понимала, что этот шаг навсегда изменить мою жизнь, жизнь нашей  семьи, совместную нашу жизнь с мужем и жизнь этой девочки. 

Можно развестись с мужем, не общаться с мамой, поссориться с сестрой, можно разорвать отношения с друзьями, сменить работу, но нельзя ничего сделать со своим ребёнком, он всегда будет с тобой. Любишь ты его, не любишь, здоровый он, больной, это твоя судьба. И какой будет эта судьба, вот за это было очень страшно.

Ожидала ли я, что так будет тяжело? Нет. Невозможно ко всему подготовиться. Можно много читать Петрановскую и Гиппенрейтер, но все равно делать по-своему. Наличие знаний не говорит о том, что ты это реализуешь.

В первую ночь, когда только привезли сына, он заснул крепким сном. Я радовалась, что начался букетно-конфетный период. Продлился он ровно одну ночь. Следующие трое суток Боря не спал: закрывал глаза и начинал кричать. Он визжал, выгибался, не переставая, ничего не могло его успокоить. За 3 дня мы были настолько измождены, что были готовы собрать Борю, купить билет и поставить его перед домом ребенка.

Я позвонила неврологу спросила, что мне делать, я больше так не могу. Он говорит: «Корвалол есть?» Я говорю: «Есть, накапать 10 капель? Ему водой разбавлять?»  Он говорит: «Себе! А его оставь в покое, ему просто очень страшно. Поверь, вот просто поверь мне, он через 2 дня успокоится». И он действительно успокоился.

У меня было 150 моментов, когда я была готова сдаться. Походы в опеку, в диспансер, эти люди в детском доме, этот страшный вид рахитных детей, тетки на детских площадках, которые задают лишние вопросы, врачи в поликлинике, которые тебе говорят: «Ты только на наследственность смотри, выбирай получше», взгляды в опеках, в МФЦ. И попытки сохранить какое-то свое личное пространство. В этом всём процессе тяжело сохранить эту шаткую семейную систему, в нее постоянно кто-то вторгается.

Да, было сложно. Но через всё это стоило пройти, чтобы получить такие взаимоотношения с детьми, которые есть сейчас.

Комьюнити. Никто так не поймет приемного родителя, как приемный родитель.

Когда подписываешь согласие, у тебя нет обратной дороги. Поэтому надо запасаться – контактами, знакомыми, врачами, сообществами, корвалолом, валокордином. 

Родительство вытаскивает из человека всех чертей, поэтому лучше обзавестись какой-то психологической поддержкой, лучше профессиональной. Нет ничего страшного в том, чтобы ходить к психиатру, психотерапевту или к психологу. 

В в самом начале поддержки психологов не было еще, было только комьюнити приемных родителей. Мы взяли детей практически одновременно всей группой ШПР и первое время оставались плотно на связи: вот у тебя палец сосет и у меня сосет, а ты что делаешь, а ты спала, а твой орет, а дерется, а какашками стены красит? Сейчас мы уже так тесно не общаемся, но все равно наше комьюнити существует.

Как-то в ИРСУ была ресурсная группа с Людмилой Петрановской, где я познакомилась еще с несколькими семьями. Два года я с детьми ездила в семейный лагерь для приемных детей. Такой отдушины, как там, я нигде больше не чувствовала для себя, потому что там я могу поговорить с людьми на одном языке. Такое общение очень поддерживает. Когда вокруг много приемных детей, я понимаю, что это норма. Видеть, как другие дети развиваются, где-то себя похвалить, где-то перенять чужой опыт, посмотреть, кто как справляется.

Помогало то, что все друзья приняли наше решение и нас поддержали. Не скажу,  что это было судьбоносным, и что если бы нас не поддержали, то мы бы не взяли детей. Но приятно, что нас приняли в том составе семьи и с теми детьми, которые есть. Нас поддерживали и помогали бабушки-дедушки, перехватить где-то детей, забрать из детского сада, водить на кружки, с удовольствием проводят с ними время.

Дети знают что они приёмные и сейчас возникают вопросы: а как я появился на свет, где моя кровная мама, а можно ли ее найти, а когда мы ее будем искать, а в каком городе я жил, а почему меня бросили? И все эти вопросы падают на нас с мужем комом, и мы с поддержкой психологов и людей, кто в теме, ступаем на этот мостик.

У приемных детей есть специфика в виде травмы брошенности. А в остальном, я искренне считаю, что это такие же дети. Им хочется жить, играть, они развиваются по таким же законам, как и любые дети, но с небольшими особенностями. Да, они травматики, и с этим надо работать. А в остальном это обычные дети, которые станут обычными людьми, если мы, взрослые, поверим в них, полюбим их, и дадим им шанс на нормальную жизнь. Потому что нормальная жизнь может быть только в семье. Все что не семья – это не нормальная жизнь.

Рассказали Наталия и Евгений. Записала Светлана Жданович, специально для ИРСУ