Другая система семейного устройства

В одном небольшом городе России, который мы пока не можем называть, 10 лет назад один мудрый сотрудник опеки, назовем его Василий Петрович, на свой страх и риск тайно запустил альтернативную систему семейного устройства сирот. 

Он набрал небольшую команду неравнодушных и теплых психологов. Среди которых была Маша. Маше было 34. Маша была как-то невероятно устойчива и бесстрашна, и одновренно душевна и иронична. К ней тянулись, ей верили. И Машу очень ценили и берегли — давали отдыхать и платили хорошо. 

Ещё Василий Петрович вёл списочек семей, которые прошли его ШПР. Очень хорошую ШПР, к слову сказать. Взрослых там готовили основательно — объясняли и про привязанность, и про травму, и про адаптацию — заботливо, но без прикрас. Василий Петрович знал всех потенциальных приемных родителей лично, по-свойски с ними разговаривал, и они ему доверяли. Иногда даже так заходили посоветоваться про своих кровных детей, когда что-то не ладилось.

Однажды Маша зашла к Василию Петровичу и сказала, что совсем плохо дела у Кузнецовых. Кузнецовы два года стояли на учете как неблагополучные. Муж от Татьяны давно ушел. И потерялся. Татьяна одна тянула Витьку. Витьке 6. Татьяна подрабатывала то уборщицей, то швеей. Нестабильно и бедно они жили. 

Последний год Татьяна начала пить. Маша весь год раз в неделю ходила к ним. Разговаривала с Татьяной. Пригласила её на занятия для родителей. В опеке всякую помощь им выписывали — то продукты, то теплые вещи, то канцтовары. Маша Витьке иногда заносила маленькие игрушки и сладости. Он смотрел исподлобья и был колючий, ощетинившийся. Но потихонечку стал Маше доверять. И красные машинки хотвилс, которые она приносила, ему особенно нравились. 

В тот день, когда Маша зашла к Василию Петровичу, Татьяна утром избила Витьку до синяков. И похоже, не первый раз. И похоже, ничего из помощи и бесед, к сожалению, уже не помогало. Похоже Татьяна сломалась и начались сложные психиатрические изменения. Витька похудел, ослаб, как-то подичал.

Опека приняла решение Витьку из семьи изымать. Маша приехала домой к Кузнецовым вместе с полицией. Когда Витька её увидел, то перепуганный, вцепился в её ногу, и готов был заплакать, но как партизан, держался. “Вить, мы сейчас поедем к нам в приют, давай соберем твои вещи, которые тебе нужны, я тебе помогу” — ласково сказала Маша, тоже почти со слезами на глазах. Они нашли чемодан, Витька собирал туда вещей, Маша помогала ему их укладывать. Витька нахлобучил шапку, застегнул куртку, Маша вызвала такси, и они вдвоем уехали в приют при опеке.

В это время Василий Петрович достал из ящика стола свой списочек потенциальных родителей. Сосредоточенно думал, глядя на него. Что-то припоминал. И решил позвонить Ятушиным: “Мальчишка. 6 лет. Хорошо, ждем вас”.

Ятушины прошли ШПР год назад. У них всё было спокойно и ладно. У Веры с детства была мысль, что когда-нибудь она позаботится о сироте, если понадобится. У них двое детей 10 и 12 лет. Всё тихо, спокойно. И даже потихонечку счастливо. Они знали, что однажды может поступить такой звонок от Василия Петровича, и были готовы, хотя, конечно, именно сейчас заволновались. Переглянулись, обнялись, предупредили ребят, что отлучаются, и ушли в опеку.

В приюте Маша поила Витьку чаем. Он немного успокоился, играл и уснул на диване. Когда Ятушины пришли, они поговорили с Василием Петровичем, с Машей. Познакомились с Витькой. Маша объяснила Витьке, что он пока поживет у тети Веры и дяди Жени, они готовы взять его к себе жить. Витька не сопротивлялся, единственное, попросил Машу пойти вместе с ним. Маша и пошла. И пока Витька привыкал, заходила часто.

С тех пор прошло 10 лет. Витька привык. Было разное. Еду таскал, подворовывал на первых порах. Но Ятушины знали, что такое бывает. Он долго не мог назвать их папой и мамой, но они и не настаивали. Только лет в 10, когда Витька очень испугался соседской собаки, крикнул Жене: “А! Пап! Помоги”. Учился Витька слабовато, но это ничего, говорила Вера, и не переживала за оценки.  Когда Витьке было 12, его мама умерла — злился и плакал он, как раненый зверь. Женя брал Витьку на руки, сажал на колени и держал, пока тот выл, не поднимая глаз. В подростковом возрасте Витька жестил огого. В обиде кричал “Вы мне не родители”. Вера плакала, Женя её утешал. И они находили в себе силы говорить ему вновь: “Мы любим тебя. И будем рядом, когда мы будем тебе нужны”. Ятушины прошли свое приемное родительство без геройства, без надрыва, не спасая, не споря на форумах усыновителей, не выкладывая в инстаграм Витькину историю и фотки. 

Они просто стали папой и мамой для человека, которому нужны была папа и мама. Не потому что им было что-то нужно. А потому что это было нужно ему. Витька вырос, уехал учиться в Москву, всё нормально. Красные машины он любит до сих пор.

Прошло 10 лет. В этом городе нет детского дома, нет утренников для спонсоров, и дня открытых дверей для тех, кто хочет ребенка. И базы данных детей сирот нет. И перемещения детей из учреждения в учреждение незнакомыми чиновниками тоже. Когда там появляется ребенок без попечения, Василий Петрович достает из стола свой списочек потенциальных приемных родителей и сосредоточенно думает.

—————

Ну, ладно. Не было никакого Василия Петровича и не было этой альтернативной системы семейного устройства ни в каком городе России. 

Вообще-то мне нужно было написать что-то про объективацию детей-сирот.  Мы часто говорим, что ребенок не должен быть средством, но сложно бывает объяснить, что это значит. Когда ребенок — объект, это значит, что он должен закрыть какую-то “дыру” в семье приемных родителей. Совпасть с выдуманным образом: “счастливая семья с ребенком”; “спасители детской души”, “хорошие люди, обогревшие сироту”; когда он “должен” унять боль от потери собственного сына или дочери. 

Живой “Витька” редко совпадает с придуманной картинкой, в реальности всё оказывается не так. Но честно, не хочется сегодня писать, что банки данных это неэтично, что на жалости к беспомощным и уязвимым сиротам паразитируют, что часто интересы ребенка подразумеваются как продолжение личных интересов усыновителя. Не хочу, потому что это злить и раздражать аудиторию.

Хочу сегодня про то, как могло бы быть. Если бы мы построили систему, в которой ребенок не объект и не средство, а живой, но раненный человек, который имеет право на защиту, заботу, жизнь и воспитание в семье. Который обладает достоинством по праву рождения. С которым нужно обращаться бережно.  Систему, в которой потребности приемных родителей и привычка чиновников обезопасить себя бумагой не реализуются в обмен на уважение к достоинству ребенка.

Вот примерно так оно могло бы быть, как мне кажется. Сегодня хочу про это, потому что это аудиторию смягчает и вдохновляет. И похоже, чтобы такую систему строить, мягкость нужна нам больше, чем злость.

Марина Иванова

Как вы думаете, что можно сделать уже сейчас, чтобы семейное устройство в России было бережнее к детям и не объективировало их?