Я не планировала быть приемным родителем

Я опекун. У меня живет ребенок, не рожденный мной, моя племянница, ей десять лет. Это случилось неожиданно для меня, никакого приемного ребенка я не планировала.

Кровных детей у меня двое. Год назад я развелась с их отцом. У нас творческая, не очень типичная семья, разные взгляды были на всё, на воспитание детей в том числе. Развод был очень тяжелый. Я проходила этот процесс с поддержкой психолога.

Моя родная сестра жила с мамой, у них были напряженные отношения. Вместе с ними в токсичной обстановке жила моя племянница Таня. Наши дети вместе играли; мы детей друг другу оставляли, если надо было. Нельзя сказать, что это незнакомый мне ребенок. Но я только думала, что ее знаю: никто никого не знает на самом деле.

Когда я разводилась, моей семье до меня дела не было, потому что они тоже разъезжались и “разводились”. Сестра и мама решили разъезжаться. Продали квартиру. Мама купила себе другую квартиру, сестре была отдана половина суммы, на которую в Москве можно было купить квартиру либо на окраине, либо в строящемся доме. Сестра сказала: “Нет, я этого ничего не хочу, я поеду в Питер и там куплю классную квартиру и заберу ребенка”.

Она уехала в сентябре, а Таню оставила с бабушкой. Девочка в это время много болела. Сестра приехала только на январские каникулы. Они оставались у меня ночевать на праздники. Как-то утром Таня ее спрашивает: “Мам, ну что, ты купила квартиру? Когда ты меня заберешь?”. Она говорит: “Квартиру я не купила. Забирать тебя не планирую, потому что мне понравилось жить одной”. Было очень странно. Ребенок сидит, глазами хлопает: “А с кем же мне жить? А кто… А папа же тоже не хочет со мной жить, потому что у него там новая семья, и там нет для меня места”. Мама ответила: “Ну, не знаю”. Я поняла, что нужно что-то сказать и выпалила: “Таня может пожить у меня, пока ты там не решишь свои вопросы”. Сестра говорила, что она психически нестабильна, что не чувствует, что может что-то дать ребенку. Я подумала: “Ладно, занимайся собой. Месяц-полтора, в конце концов, окей, где двое, там и трое”.

Какая мы семья на самом деле?
Когда с такими вещами сталкиваешься, это страшно, потому что мы с виду благополучная семья. Мы, конечно, дисфункциональная семья, как большинство постсоветских семей, но у меня родители — педагоги; сестра, брат и я имеем приличное образование и достойные профессии, никто не пьет, ничего не употребляет, нас в детстве не били. То есть никакого прям ужаса-ужаса у нас не было.

Но я правда испугалась, когда пятого января сестра позвонила и сказала: “Слушай, Таня заболела, я ее отвезла к бабушке. Давай ты тоже своих туда отвези, — а мои тоже болели, — и пойдем в бар”. Я говорю: “В смысле? Я такой вариант не представляю себе вообще. Подожди, ты же еще несколько дней здесь, что ж ты ее отвезла, вы повидались всего три дня”. Она говорит: “В мои планы не входило сидеть с больным ребенком”. И вот тут меня охватило сильное недоумение: что происходит? как так вообще?

После этого сестра пропала с радаров. Дочке она в первый месяц еще позванивала, а потом пропала. Однажды Таня ей в комментарии в инстаграме написала “Мама, как ты?”. Это меня убило. Ребенок думает не “какого хрена ты ко мне не едешь?”, а “как ты, мама?”. А мама стёрла этот комментарий.
Она не купила квартиру, а на те деньги открыла кофейню, такую очень классную, хипстерскую. У нее совершенно другая жизнь, о которой она всегда мечтала.

Таня так и болела у бабушки. Потом когда она выздоровела, в начале февраля, мне ее с рюкзачком поставили на пороге.

Прошло три месяц, Таня жила у меня. В апреле я до сестры дозвонилась: “Слушай, — говорю, — если ты ребенка не планируешь забирать, напиши согласие на удочерение, давай решать вопрос”. Потому что, ну, кто я? Что мне делать в этой ситуации? После продажи квартиры Таню выписали в никуда, у нее не было прописки, соответственно, я не могла ее ни к поликлинике прикрепить, ни к школе.

В школе я рассказала всё, как есть. Тогда мы со школой инициировали обращение в опеку. Вызвали отца, он написал заявление, что в связи с тяжелой жизненной ситуацией не может заниматься ребенком. На мать мы подали в розыск. Она нашлась через пять минут. Подняла трубку и сказала, что она не отвечает на телефонные звонки семье, потому что ей неинтересно с нами общаться.

Мне дали временную опеку. Я планирую удочерять Таню, если удастся. Хотя мне говорят, что наши шансы очень малы.

Ребенок не мешок картошки: отдай туда, отдай сюда
Говоря про ИРСУ — это была огромная поддержка! Я нашла его благодаря друзьям, прекрасной многодетной приемной семье. Они очень меня поддерживали и посоветовали ИРСУ. Несмотря на то, что у меня не было никакого статуса, у ребенка не было статуса, нам дали и психолога бесплатно, и возможность посещать группу поддержки “Уже вместе”. Я была в шоке, что меня взяли. Я говорю: “А как? Я вообще кто?” Мне ответили: “Как кто? Вы больше, чем кто-либо. У вас же уже живет ребенок”.

Мне помогало. Очень! Потому что у меня было ощущение полного одиночества в этом вопросе. Ребенок, конечно, совершенно “порушенный”, и мы прошли все стадии, которые описывали в ШПР: и очень короткий медовый период с “давай я подмету”, “давай я помогу”; и нехилый период установочных конфликтов с криками “пошла ты на*** б***, ты мне никто”. Всякое было, конечно.

Сестра сказала мне: “Если тебе она так в тягость, отдай ее отцу”. Но она же не мешок с картошкой: отдай сюда, отдай туда, у нее же свои чувства есть! Мне пришлось принимать огромное количество накопившейся злости, боли, отчаяния. Когда Таню прорвало, это был Ниагарский водопад с ураганом Катрина.

Я была не готова и не уверена
Люди когда планируют детей взять, они готовятся, долго к этому идут. Я была и не готова, и не уверена. Я после развода, в тяжелые с точки зрения финансов времена, потому что у меня была пауза между проектами. Я справилась, но в здравом уме в такую ситуацию взять еще одного ребенка просто невозможно. Многие мне говорили, что я совершаю ошибку, потому что мол “тебе надо заниматься собой, это не твоя ответственность, ты спасаешь девочку при живых здоровых молодых родителях, зачем тебе это.” Либо наоборот: “О, ну ты святая женщина!” Мне не хотелось слышать ни того, ни другого.

Сейчас у меня уже есть ощущение внутренней опоры, потому что я чувствую, что у нас формируется привязанность. Я помню, как в ИРСУ нам сказали, что она сформируется рано или поздно, в любом случае, она не может не сформироваться. Поначалу было сложно в это поверить, постоянно было ощущение: Таня чувствует, что я ее не люблю. Я стараюсь с ней также как с кровными детьми, но любви у меня как таковой прям не было. В ИРСУ посоветовали дать себе время, сказали, нормально, если прямо сразу любви нет.

Я прекрасно понимаю, что в любой момент может появиться мама, в любой момент папа может передумать, испугаться. Это тяжело принять, но в ИРСУ мне сказали: всё равно то, что вы сделали навсегда останется с ней, как бы дальше всё ни сложилось. Сначала эти мысли вызвали отторжение, а потом я поняла, что я не для себя это делаю, а для другого человека. Многие женщины в группе поддержки сначала очень обижались на своих приемных детей: они не ценят, что их забрали из приюта, они не благодарят, не признают старания, которые ради них прилагаются, никакой отдачи. Но этого может вообще и не быть! Или может быть, но не в том виде, который мы себе фантазируем. Таково расставание с иллюзиями и принятие жизни такой, какая она есть — это очень помогает взрослеть.

Переломный момент: я поняла, что буду биться за нее до конца
Я помню переломный момент. У Тани были истерики. Каждый вечер можно было часы сверять: без пятнадцати девять и на сорок пять минут дома стоял вой. Поводом могло быть что угодно. Поначалу я пробовала разбираться, но потом поняла, что нет смысла. Я просто засекала время и сидела. Через полчаса, говорила: всё заканчиваем, давала воды, поцелуй, спать. Еще пятнадцать минут всхлипываний и она засыпала.

Однажды я услышала, что Таня плачет по-другому. Я подхожу, спрашиваю, что такое. Сначала какие-то формальности, мол, уроки не сделала опять, я говорю: “Подожди, ну я же не ругаю тебя за тройки. Ты для меня важнее оценок”. Говорила разные успокаивающие слова. Таня никогда не разговаривала во время истерик. А в этот раз она сказала: “Нет. Ты не понимаешь! Ты не понимаешь, я — неудачница. Я все делаю плохо: я плохо учусь, я троечница. Поэтому мама от меня уехала”. Меня пронзили ее слова до глубины души, я сказала: “Дорогая, ну ты что, ты же ни в чём не виновата”. Она говорит: “Я понимаю, что ты мне говоришь, но я так не чувствую”. В этот момент я поняла, что я буду биться за неё до последнего.

Я чувствовала, что мы продвигаемся в хорошую сторону, что Тане стало лучше. Она почувствовала то, что ей было необходимо: стабильность. Несмотря на наш суматошный образ жизни, она почувствовала, что это дом. Классно было услышать среди всего этого хаоса: “Я хочу домой”, где “домой” — это наша квартира.

Моментом сближения были болезни, которые мы прошли вместе. Был перелом руки. Недавно была тяжелая ОРВИ. Я болела в тот момент, и предложила, чтобы Таню в больницу повез дедушка. Таня — просто ни в какую: никуда не поеду, кричала. Я села перед ней, посмотрела в глаза, говорю: “Смотри на меня, слушай меня. Я тебя когда-нибудь обманывала?” Она говорит: “Нет”. Тут я воспряла немного духом, продвигаемся дальше. Говорю: “Смотри, дедушка тебя везет, потому что я болею, очень плохо себя чувствую, но! Если вдруг там врач скажет, что тебя нужно положить в больницу, ты не будешь там одна, я тебе обещаю. Я соберу твои вещи, приеду и буду с тобой. Ты мне веришь?” — “Да”. Это дорогого стоило. Можно быть каким угодно неидеальным родителем, но ты уже не плохой родитель, если ты своим детям не врешь.

Я себя такую не знала
Я много про себя узнала за это время. Когда существуешь в предельной нагрузке, это помогает понять, чтó главное и важное. Ты становишься как волчица: у тебя в опасном лесу есть нора и три волчонка, и тебе надо их прокормить. На всё, что не касается этого, реагируешь рыком.

Психотерапия помогла и помогает мне отделаться от стремления быть всем удобной. Я злюсь, когда вижу, что ребенку делают больно, что его газлайтят при мне, что его обесценивают, что его пытаются сделать удобным, как табуретку, и запретить ему быть таким, какой он есть. Я как человек, выросший в облаке этого газлайтинга, всегда сомневаюсь, права я или нет. Чувство собственной правоты в моменте, как оказалось, — это такой кайф. Я себя такую не знала.

Сложно было не свалиться в жертву, потому что все начали меня жалеть, даже родители. Я в какой-то момент сказала: “Товарищи, всё сочувствие принимается в денежном эквиваленте. Не надо меня жалеть. Если хотите проявить участие, сводите ребенка в музей, на зиму оденьте, мне будет полегче”.

Часто приемным родителям или родителям детей с особенностями развития говорят: это ваш дар, потому что Бог не даёт человеку больше, чем он способен вынести. Мне понравилось, как одна такая мама сказала: “Нет. Это мой дар, потому что я выбрала его нести”. Когда это осознаешь не как непреодолимые обстоятельства, а как выбор; не как какое-то ужасное следствие ужасных причин; того, что вот мы такая семья и у нас всё криво и косо, а того, чтó ты можешь с этим сделать — то ситуация начинает не только отнимать у тебя силы, но и давать их.

Записала Евгения Димитрова
Имена и названия изменены в целях конфиденциальности по просьбе интервьюируемой.