Ирина Исаева. Опыт усыновления подростка

Я хотела быть приёмным родителем с детства. Своих детей рожать, когда есть дети, которых оставили, не хотелось. Почему бы им не помочь? Когда я почувствовала, что у меня достаточно ресурсов, чтобы стать родителем, я пришла в ШПР в ИРСУ. Там я лучше вгляделась в свои страхи, поняла, какие из них реальные, какие нет, над чем поработать с психотерапевтом.

Я планировала брать ребенка старше семи лет. Я не вижу особой разницы по рискам между тем, чтобы брать младенца и подростка. Идеи о том, что из ребенка можно что-то вылепить под себя, сделать его своим продолжением, у меня не было.

Есть легенда у тамошней опеки, что мой сын ни к кому не выходил даже знакомиться, а когда я приехала, он сразу ко мне пошел. Но они просто никогда не вглядывались в ребенка и не понимали, что ему важно. Были обстоятельства, по которым он хотел быть в детском доме. Как только они изменились, он захотел в семью и, я думаю, кто бы ни приехал, он бы пошел за этим человеком. Сыну было 12.

ЧТО ПОМОГАЛО?
Я уже несколько лет была в психотерапии. Я знала свои реакции, научилась просить и получать поддержку, научилась замечать, когда устаю и что-то с этим делать, научилась не упахиваться, не выгорать. Мне кажется, это очень важно для родительства, чтобы не орать на ребенка и не наказывать от бессилия.

У меня было сформировано достаточно поддерживающее окружение. Друзья очень помогали.

У меня не было потребности взять ребенка, чтобы он исполнял мои мечты. Но возникла уверенность, что я могу его принять таким, какой он есть. Конечно, я расстраиваюсь, если ожидания не оправдываются. Но я могу не нагружать сына стыдом и виной за то, что он не соответствует.
Помогала семейная история. Я увлекаюсь генеалогией. Когда стала собирать семейную историю, оказалось, что у меня по всем практически веткам есть родственники, которые были усыновлены. Можно сказать, это такая традиция в семье. Меня это сильно поддерживало.

Еще я долгое время профессионально занималась спортивной дрессировкой собак. В спортивной дрессировке ты сталкиваешься с реальностью: собака тебе ничего не должна, а ты должен уметь с ней строить контакт, налаживать отношения, формировать её мотивацию, быть очень терпеливым и при этом учитывать, что у собаки может быть разное настроение, поэтому нужны разные подходы. После нескольких лет такой работы гораздо проще строить отношения с ребенком, потому что если и формируются ожидания в отношении его поведения, то уже есть отработанный навык, как перестраивать свои ожидания в зависимости от того, что сейчас происходит. Например, вы собирались пойти сегодня заниматься спортом, а ребенок утром проснулся и у него болит голова или легкая температура. Родитель, который более-менее прокачан (необязательно, конечно, дрессировкой собак, чем угодно) не раздражается на это, а спокойно воспринимает: да, мир изменчив, так получилось, мы сегодня не занимаемся спортом, а сидим, наверное, в кроватке, читаем сказки и пьем горячее молоко.

Еще я много лет работала менеджером. Это была западная компания и нас учили управлять людьми в хорошем смысле, то есть работать с мотивацией, правильно хвалить, давать обратную связь. Это тоже помогало.

Я видела разных приемных родителей, и успешных в том числе. Нельзя сказать, как у Льва Толстого, что все счастливые семьи счастливы одинаково. Очень разные люди приходят к приемному родительству. Мне кажется, что осознанность, отсутствие ожиданий и поддержка, которую можно получать, при этом хорошо замечая свои состояния – это самое важное в любом родительстве.

СТРАХИ
Немножко смешно вспоминать страхи, с которыми я шла на ШПР. Поскольку у меня всегда было много животных дома, я боялась, что приведу ребенка домой, а у него либо окажется аллергия, либо он станет агрессивно с животными себя вести. И что мне тогда делать? Когда я поняла, что всё равно я не смогу это проконтролировать, я подрасслабилась и решила: «окей, будем смотреть по обстоятельствам». К слову, аллергии у ребенка не было и он хорошо относится к животным. Даже говорил мне, что он выбрал меня потому, что у меня была собака.

Первые два месяца ребенок доводил собаку играми, пес даже начал огрызаться, покусывать его. Пришлось вводить жесткие правила, которые, как оказалось, помогли. Собака расслабилась и ребенок расслабился. Когда есть четкие понятные границы, детям, особенно из системы, становится спокойнее и они лучше себя ведут.

У меня были опасения в отношении детей с хроническими заболеваниями. Не в отношении ВИЧ, тут скорее я переживала будет ли достаточно лекарств в нашей стране, и тогда смогу ли я ребенка поддерживать своими силами, если вдруг. Страшно было столкнуться с психическим заболеванием. Я не могу сказать, что этот страх преодолела, я скорее с ним познакомилась: поняла, что риск того, что мой родной ребенок был бы с каким-то психическим заболеванием, ненамного ниже. Но это одна из причин, по которой я не планировала брать малыша, потому что эти риски выше и предсказать невозможно. Когда берешь подростка, конечно, заболевание может дебютировать когда угодно, но хотя бы умственная отсталость, другие серьезные заболевания, которые проявляются до 4 лет — аутизм тот же — их можно избежать.

Я не брала младенца, потому что понимала, что если у ребенка будет реактивное расстройство привязанности, я не справлюсь. Мой сын с легкой умственной отсталостью, которую мы достаточно быстро сняли, это была педагогическая запущенность. Она остается, но надеюсь, что к совершеннолетию он выровняется и будет мало чем отличаться от сверстников. Он и сейчас не особо отличается, если не вглядываться в тетрадки и не играть в «Крокодил» с умными словами, которых он не знает. А так это нормальный парень, который хорошо соображает, у него хорошая логика, просто очень куцые знания о мире.

Про мать моего ребенка известно, что у нее была умственная отсталость, возможно шизофрения. Было страшновато. Да, у моего ребенка высокие риски развития психического заболевания из-за того, что у него есть детские травмы, опыт жизни в бедности, у него сложности со стыдом, с виной. Травма брошенности сильно истощает. Он хрупкий в этом месте, моя задача подстилать соломки.
Гарантий, конечно, нет, я понимаю, что чем раньше заметим, тем больше вероятность, что можно это будет контролировать медикаментами. В правильной среде, без стрессов, заболевание может и не дебютировать. Я на это очень надеюсь.

Было два сильных страха, которых я не ожидала, а они случились. В детском доме мне не показывали все документы сына. Когда я уже его забрала, мы заехали в школу сдать учебники, мне отдали документы, включая школьную медицинскую карту. Вдруг выяснилось, что ребенок инфицирован туберкулезом, но об этом я ничего не знала. В первый момент возник ужас и желание развернуться, поехать обратно, но это был момент малодушия.

До сих пор с туберкулезом у нас вопрос не решен. Ездим в диспансер, делаем регулярно КТ. То диаскин положительный, то отрицательный. Открытой формы нет. Это не то, с чем хотелось бы столкнуться, но если это уж есть, это мой ребенок, у него такая особенность, ну что ж теперь.

Когда я готовилась к усыновлению, и мы с ребенком проходили полный медосмотр, выяснилось, что у него порок сердца, который требует операции. Почему в системе никто этого не замечал? Я раскопала в мед.карте запись кардиолога, что ребенку нужно ехать в Москву, чтобы на аппарате хорошего качества сделать экг. Никто в детском доме этого не сделал, может быть, и к лучшему. Я побоялась бы брать ребенка, которому предстоят операции.
Я испугалась, мобилизовалась, подняла все связи. В течение недели у нас были записи к трем кардиологам. Еще через несколько месяцев сделали операцию. Настолько успешную, что нам отказали в обязательной после такой операции на открытом сердце инвалидности. Нам сказали: «У вас все классно».

Нашим страхам способствуют окружающие: родители, знакомые, сами сотрудники опеки и детских домов. Меня директор детского дома отговаривала, говорила, что я не справлюсь, спрашивала, понимаю ли я, что ребенок дебил, что он никогда не выучится в школе и все время мне придется ему помогать. А сын совсем не дебил.
Было непонятно, как общаться с родственниками. В ШПР я поняла, насколько важно ребенку знать свои корни и поддерживать отношения с родственниками. Общение с родней, если оно не вредит, я приветствую. Собственно, у нас в итоге так получилось, что сейчас даже двоюродная сестра сына живет с нами.

ДЕТСКИЙ ДОМ
Я была готова к сложностям с ребенком, что будет конфетно-букетный период, а потом ужасная адаптация. Я не могу сказать, что её не было. Но лично мне сложнее всего далось общение с чиновниками.

В детском доме мне не дали ознакомиться с делом ребенка. Сначала сказали, что у меня нет основания, потому что мало ли…ходят тут с детьми знакомиться. Потом просто не дали. Я не хотела тратить силы на борьбу, ребенок все равно мой, какой уж он там будет. Может быть, это я зря сделала.
В детском доме каждый воспитатель, каждый сотрудник, а их там больше, чем детей, мне кажется, пытались меня оценить, задавали странные вопросы. Например, одна женщина, узнав, что я психолог, начала меня спрашивать, не хочу ли я ставить психологические опыты на ребенке, зачем он мне такой нужен.

Там очень выгоревший персонал с замыленным взглядом. Они искренне не понимают, кому и зачем могут быть нужны эти дети «второго сорта», ненужные и ничейные. Это транслируется и прямо словами, и просто через отношение.
Это не самый плохой детский дом, с оснащением все прекрасно, они вывозят детей в каникулы в лучшие лагеря, за границу. У меня ребенок был в Иордании и на Кипре. С одной стороны, это хорошо, но с другой, не каждая приемная семья может обеспечить такой уровень. У детей возникает потребительское отношение к взрослым., они привыкают, что спонсоры привозят фирменные кроссовки, айфоны. И от семьи ребенок ждет того же, он не очень понимает, зачем ему семья, если этого нет.
Детей практически не готовят к семье. Я знаю один детский дом в Москве, где психолог работает, объясняет, зачем семья, какие будут сложности, чтобы не было иллюзий. Детям объясняют, как это важно для их жизни, чтобы у них был тыл, взрослые, которые подскажут, помогут, что дело не только в кедиках Ванс.

ПЕРЕМЕНЫ
Близкие говорят, что я повзрослела в хорошем смысле, увереннее стала, спокойнее, большее удовольствие получаю от жизни. Точно вылечилась от какого-то спасательства, знаете, кидаться помогать без просьб, улучшать чью-то жизнь по своему образу и подобию. Эти мотивы у меня ушли и это фантастически экономит силы, позволяет отношения с детьми выстраивать хорошими. Дети чувствуют, если ты ими недоволен и вечно хочешь их улучшить, тогда это становится основной причиной конфликтов с подростками у родителей.

У меня появился собственный опыт родительства. Это действительно какая-то такая штука, которую не передашь словами. Если рационально подходить, то дети, конечно, не выгодны. На них только тратишь, отдаешь силы, деньги, время и ничего такого, что можно пощупать руками, посчитать, завести в баланс или положить на счет, они не дают. Но вот эти отношения доверительные, опыт заботы, опыт изменения ребенка из такого колючего ежика в человека, который чем-то делится, опыт жизни рядом, увиденности. Сложно подобрать слова. Это другая радость, другая энергия, это, не побоюсь этого слова, счастье.

Ирина Исаева
(записала Мария Кучмель, специально для ИРСУ)