Я узнала, что я удочерена, после смерти мамы

Меня зовут Маша, мне 35. Два года назад умерла моя мама. Год спустя тетя на семейном застолье сказала мне, что мама меня удочерила.

Узнать в зрелом возрасте такую вещь было странно. Первая мысль — всё обман? Столько базовых вещей, которые я слышала, например, что я похожа на бабушку, были ложью? Получается, мне врали, играя в моей команде? Самый близкий человек не был со мной искренним?

В детстве у меня возникали фантазии, что я не родной ребенок. Потому что не было фотографий меня в младенчестве. Не было фотографий маминой беременности. Родители развелись за 3 года до моего рождения, отец (мамин бывший муж) жил на соседней улице, но никогда со мной не общался. Иногда у меня возникало ощущение, что что-то не так. Некоторые вещи мама объясняла и отвечала на автомате, у нее в голове за эти годы сложилась полноценная картина моего рождения, но нестыковки ощущались буквально кожей. Мои подозрения в подростковом возрасте казались мне не больше, чем фантазией и были скорее шуткой, чем настоящим подозрением. Группа крови у нас была одинаковая, похожий низкий голос, схожая внешность — получается, совпало. Однажды я пыталась расспросить маму о беременности, но поняла, что она не хочет об этом говорить. И не стала настаивать — поняла, что ей трудно. Решила тогда на эту тему не заморачиваться.

В течение года еще два человека независимо друг от друга сообщили мне о моем удочерении. Мамина смерть развязала им языки. То есть, даже если бы не проговорилась тетя, эта ситуация была неизбежна. Я не понимала, как пересмотреть всю свою жизнь. Я начала всем рассказывать и всех расспрашивать. Моя жизнь внезапно превратилась в сериал, и моё отношение к ситуации менялось на протяжении этого сериала.

ВСЕ ЗНАЛИ, КРОМЕ МЕНЯ. И ЧТО ГОВОРИЛИ ЛЮДИ, КОГДА УЗНАЛИ, ЧТО ТАЙНА РАСКРЫТА

Первые две недели я думала, что это можно просто забыть и сделать вид, что ничего не было, как после неудачного секса. С моим характером это оказалось невозможно, и я начала говорить и копать. Почему-то, когда человек узнает об этом, невозможно не идти дальше.

Мое сообщение, что я удочерена, не удивило никого. Оказалось, все вокруг меня знали: родственники, мамины друзья, братья и сестры. Люди удивлялись: «Ты что, не знала? Мама собиралась тебе сказать. Наверное, передумала». Жизнь будто складывалась, как карточный домик: ни для кого не было сюрпризом, реакция людей была заурядной, а я была в невообразимом потрясении и не понимала, как с этим справляться на фоне маминой недавней смерти. Я чувствовала себя обманутой обманом размером с мою жизнь. Что в моей жизни можно тогда вообще считать правдой? Фундамент пошатнулся.

Я стала задавать вопросы всем подряд. Крестная, например, отреагировала так: «Что ты хочешь знать? Ну, родили тебя какие-то восемнадцатилетние «дети». Ты была здоровым ребенком. Ну, ты росла хорошим ребенком, хорошо училась. Все были счастливы. Нам повезло с тобой. Успокойся. Что тебе еще нужно знать? Зачем ты в это лезешь, столько лет прошло?». Такова была преобладающая позиция, особенно у людей старшего поколения. Они считают, что расспросами я проявляю неуважение к маминому решению.

У мамы есть близкая подруга, она должна была знать. Я обратилась к ней, и она стала для меня носителем сакральной информации.

Оказалось, что, во-первых, тетя Таня помогала маме и способствовала моему удочерению. Во-вторых, у нее тоже был удочеренный ребенок. Ее тайна усыновления раскрыта давно: однажды дочь тети Тани заметила, что дата выдачи ее свидетельства о рождении совпадает с датой рождения. Такого не могло быть. Дочь начала задавать вопросы, и мама все рассказала. Тетя Таня говорила, что было страшно познакомиться с кровными родственники. Она знала их фамилию. Дочь захотела их найти. Поскольку, когда они начали общаться с кровными родственниками, мир не рухнул, отношение тети Тани к удочерению изменилось. И она согласилась рассказать мне честно — всё, что знала.

Тетя Таня рассказала, как они с мамой нашли меня в доме ребенка в Омске. Рассказала, как они меня рассматривали, как они оформляли документы: меня как в магазине отложили на пару месяцев, пока мама готовила бумаги и получала квартиру. В процессе им помогала коллега тети Тани, юрист, которая работала в доме ребенка.

Собственно, по уже обкатанной схеме и с помощью той же коллеги, вслед за мамой, тетя Таня через полгода удочерила свою дочь. В компании родителей в конце 80-х появилось как минимум пять усыновленных детей. Не все дети об этом знают до сих пор. Но я, похоже, одна из последних.

ПОИСК ИНФОРМАЦИИ: АРХИВЫ, ДАРКНЕТ И ТЕСТ ДНК

Мои родственники подтвердили факт моего удочерения. Но документов нет. В то время документов об усыновлении на руки не выдавали. Известно, что у меня было свидетельство о рождении и отказная записка из роддома от кровной матери, в которой нужно было написать: «Я, такая-то, отец такой-то, отказываюсь от ребенка по такой-то причине»*. Этот документ был, но его никто не видел, кроме мамы. Мои имя, фамилия и отчество были изменены. Я не знаю свою дату рождения: мама изменила её, чтобы получать декретные пособия. Знаю только, что я на полгода старше, чем по документам, но нет точной даты рождения, люди называют разные цифры. Я знаю, что мама удочерила меня в Омске, но я не знаю, в каком доме ребенка и в какой больнице я была.

Тетя Таня посоветовала мне сходить в архив городского загса, но там меня развернули и сделали из меня идиотку, сказав: «Вот ваше свидетельство о рождении. О чем вы вообще?». В архиве опеки дали понять, что документы есть, но мне они не могут сказать, какие, так как по закону о тайне усыновления информацию могут дать только с согласия усыновителя. Получается, я не могу официально узнать, кто я и что я**. Хотя тайна уже не тайна.

Мне сказали, что один из вариантов — проехать по учреждениям, неофициально поговорить с персоналом. Я наудачу попала к заведующей одного из домов ребенка. Она посмотрела архивы, сказала: «Нет, вас тут нет». Мне посоветовали купить базы в даркнете, но доказательств, что они достоверны, нет. Как действовать — непонятно. Никто официально не занимается этим. Все боятся — это уголовное дело. И конечно, я не хочу и не вправе никого подписывать под такие дела.

Я сделала тест ДНК. Он тоже ничего особенного не дал. Моя мама уйгурка, а я наполовину казашка и наполовину мордовка, видимо поэтому мы отчасти похожи. В базе сдавших тест ДНК нашлась моя дальняя кровная родственница из Омска по кровному отцу. Четвероюродная тетя Оля оказалась моложе меня на 2 года. Я связалась с ней, мы встретились, подружились и общаемся.

КАК Я СЕЙЧАС ОТНОШУСЬ К МАМЕ, И ЧТО СО МНОЙ ГОД СПУСТЯ

С течением времени я обдумала и поняла, что, я очень люблю маму. В детстве друзья говорили мне: “У тебя классная мама, мы бы тоже хотели такую”. После дома ребенка мама два месяца со мной лежала по больницам: у меня были разные сиротские диагнозы. Это вызывает уважение и благодарность.

Мне жаль, что мама жила в страхе раскрытия тайны. Сейчас у меня есть миллиард вопросов, но я не могу задать их маме и не могу снять ее страхи. Она могла бы ответить, наверное, через боль и тяжелые переживания. Но, я думаю, ей стало бы легче.

Больше всего меня расстроило, что у меня нет генетической связи с мамой и что мои дети не будут похожи на нее.

Основной мой вывод из всей этой истории: усыновление практически невозможно скрыть. Люди все равно знают. Пока мама была жива, никто ничего мне не говорил. После ее смерти люди начали говорить и задавать вопросы. Люди что-то слышали, что-то знали. Этот момент мамой был не продуман. Мама решила скрыть от меня правду и посчитала, что эта информация мне будет не нужна. Она не подумала, что эта информация может мне понадобиться и не оставила мне следов: я ничего не могу узнать.

Родственники и друзья  рассказали мне разные истории. Пока это разрозненные куски разломанной правды. Но я очень хочу достать те документы из роддома: мое первое свидетельство о рождении и отказную объяснительную записку. Это два листа бумаги, которые могут рассказать обо мне правду.

Я сама себе задаю вопрос: зачем мне это? Я стремлюсь найти родственников и познакомиться с кровной семьей. С моей мамой все равно сложно соревноваться, и у меня есть моя любимая семья. Я просто хочу найти базовую точку отсчета. Я хочу знать свою дату рождения.

Сложно представить, что моя мама — не моя мама. Это, с одной стороны, ничего не меняет. Но в реальности почему-то меняет многое. Сложно перестроить воспоминания. Сейчас я уже смирилась с мыслью, что самый умный и самый любимый человек, самый честный для меня человек жил другой жизнью и много чего мне про себя не рассказывал. Спустя год стало полегче, многое уложилось. Сейчас эта история уже не страшный сон, а базовая реальность. Мне потребовался почти год, чтобы перестать ловить себя на мысли, что это вообще-то жесть и так не может быть. Я уже могу об этом говорить и рассказывать спокойно, без надрыва.

Интересно, что за несколько месяцев до описанных событий я случайно познакомилась с ИРСУ, попала на психодраматическую группу, увидев репост у Людмилы Петрановской. Группа была просто для людей, никак не связана с темой сиротства. И я тогда не была связана с темой сиротства. Но вот и такое бывает.

Мария Азматова

Записала Марина Иванова

*Речь, очевидно, о документе, который официально называется «Согласие на усыновление». — Прим. ИРСУ

**В подобных ситуация взрослые усыновленные могут подавать в суд, однако даже в суде решение не всегда выносится в пользу усыновленных. — Прим. ИРСУ