Правда усыновления не то же самое, что отсутствие тайны усыновления

Однажды к нам за помощью обратилась приемная семья, где мальчик предподросткового возраста панически опасался за свое здоровье и здоровье других членов семьи. Этот страх играл важную роль во взаимоотношениях в семье. 

Оказалось, что мальчика забрали у наркозависимой мамы, когда ему было два года. У мамы было еще какое-то заболевание, с которым она попала в больницу. Тогда-то на них и обратили внимание сотрудники опеки.

О своем усыновлении мальчик знает, а о причинах расставания с мамой – «она заболела и не смогла о тебе заботиться». Чем заболела, не говорят. 

Можно понять родителей, которым трудно и не хочется говорить с сыном о наркозависимости вообще и конкретно – его кровной мамы. Но представьте себе, что происходит в голове у ребенка, который считает, что если человек заболевает, то его дети попадают в детский дом?*

***

Часто может казаться, что отсутствие тайны усыновления – это и есть правда. С родительской точки зрения – так точно. Ребенок знает об усыновлении, мы же не скрываем. И специалисту на консультации так и говорят. 

Но начинаешь расспрашивать, и тут… Выясняется, например, что ребенок, от которого не скрывают, не знает:

• — свою национальную принадлежность;
• — что его мама до сих пор жива;
• — что мама умерла год назад, ее могила находится в том же городе, где живет ребенок, и туда можно сходить;
• — что у него есть братья и сестры, включая тех, кто родился уже после его усыновления;
• — а также бабушки и дедушки;
• — что он под опекой, а не усыновлен, что в документах у него другие имя и фамилия;
• — что при усыновлении ему поменяли имя и фамилию, а заодно и дату рождения;
• — что «болезнь, из-за которой мама не могла его растить», – это алкогольная или наркотическая зависимость; 
• — что обстоятельствам его рождения сопутствовала трагедия;

…и так далее, и тому подобное.

И это мы только про маму. О папах вообще говорят очень редко, их просто «нет». Оно понятно, информации об отцах часто нет или почти нет, но я сталкивалась с тем, что об отцах приемным детям не говорят, даже когда что-то известно. 

Все примеры выше – из реальных историй. Понятны аргументы родителей: а зачем ему это знать; он только расстроится; я жду, пока он станет старше; я бы не хотела знать про себя такое; а какая разница вообще. Очень похоже на то, что говорят, когда вообще скрывают от ребенка усыновление, правда? Вот и ответы на эти аргументы похожие. 

Правда усыновления совсем не то же самое, что просто отсутствие тайны. Правда усыновления – это честный разговор с ребенком о его истории, даже о самых сложных ее деталях. Это трудно, в первую очередь родителям. Мы не привыкли говорить с детьми на сложные темы; у нас скорее принято этих тем избегать. 

В приемном родительстве есть еще один частый барьер: в глубине души взрослые считают свое родительство вторичным, не совсем настоящим, и потому им так больно представлять, что кто-то, будь то сам ребенок или соседи, однажды скажут «ты не настоящая мать». 

Если на полное сокрытие усыновления люди все-таки идут все реже, понимая сопутствующие риски, то говорить полную правду всё равно не хочется. Ведь как ни крути, а у моего «настоящего» ребенка не было бы наркозависимой мамы и неизвестного отца, он не был бы оставлен в три месяца один на два дня в запертой квартире, не оказался бы в детском доме в состоянии истощения и так далее, и так далее, и так далее… 

Но говорить всё же стоит. Прямые, открытые коммуникации, ясные однозначные сообщения между близкими, отсутствие семейных тайн – всё это очевидные признаки функциональных семей. Честное максимально полное знание о себе – основа здоровой идентичности, снижение рисков разрушительного поведения ребенка в подростковом возрасте и потери контакта с родителями, кто из родителей этого не хотел бы. 

Чтобы приемная семья могла жить не просто с отсутствием тайны, но с правдой усыновления, самая важная часть, первый шаг  – осознание приемными родителями своего собственного глубинного отношения к усыновлению, своей боли, связанной с ним. А боль часто есть. И часто – не признанная, не названная вслух. Неназванный демон вдвойне опасен.

Мы как специалисты часто помогаем с преодолением именно этого молчания, когда выслушиваем, когда сочувствуем, когда не боимся называть — правда больно, мы понимаем. Тогда и приемным родителям становится легче говорить с детьми, сочувствовать и не бояться.

Текст: Дина Магнат

* Детали в целях конфиденциальности изменены. История такая в нашей практике, к сожалению, не единична.